– Извини, – сказала я.
Нод раскрыл и сомкнул пальцы-лепестки.
– За что?
– За все, – грустно улыбнулась я.
Его замешательство бросалось в глаза.
– Не понимаю.
– Я чувствую себя виноватой.
– За что?
– За преступления моего народа.
Нод поднял две чешуйчатые конечности-шеи и стукнул ими друг о друга, как мы хлопаем себя по лбу ладонью.
– Люди поломаны.
– В каком смысле?
На меня смотрело несколько пар маленьких угольных глазок.
– Люди винят себя не за свою вину. Люди ломаются из-за чужих поступков. Люди слишком много заботятся.
Вблизи Нод пахнул, как опрокинутая в пруд полка с пряностями.
– Что же нам, стать равнодушными?
– Нет, – качнулась одна из голов. – Заботиться, но не ломать себя заботой.
Я перенесла чашку на стол и села. Нод прошаркал ко мне и устроился у моих ног.
– По-моему, я этого не умею.
– Да. Потому люди и ломаются. Но жизнь ломает нас всех. – Он поднял лицо к потолку – словно подсолнечник потянулся к солнцу. – Кто мы есть, определяется способом, каким мы чиним поломки.
Я не сводила глаз с поднимавшегося над чашкой пара.
– Знаешь, а это довольно глубокая мысль.
Нод раскрыл и сложил лепестки ближайшего ко мне лица.
– Философия – другое название механики.
Я провожала взглядом ковыляющего к двери драффа и дивилась, как мало знала одного из самых ценных членов своей команды.
А потом я подумала о Рили Эддисон. Она еще не оправилась от горя, и мне, пожалуй, стоило к ней заглянуть. Или лучше оставить ее справляться, как сама умеет, а время использовать на обсуждение стратегии и тактики с Оконкво?
Вставая, я выругалась. Мне хотелось одного – выпить крепкого джина, заползти в палатку спасательного плотика и, натянув на голову одеяло, блаженно забыться на много часов. Я постояла в дверях, решая, в какую сторону свернуть – налево по коридору, к рубке, или направо, к каюте Эддисон.
В этот самый момент сработала сигнализация.
33
Злая Собака
За свою недолгую жизнь я повидала многое. Я подбривала атмосферы газовых гигантов, влачилась в ледяных хвостах комет и даже ныряла в тело звезды. Я испытала бездонную пустоту высших измерений, парила на солнечных ветрах и видала смерть во всех ее обличьях. Я видела, как сквозь кроны джунглей дождем падают бомбы, как роем светляков летят торпеды, как яркое чистое атомное пламя испаряет глазные яблоки в глазницах людей.
Но порой мне снится не виданное: незнакомые лица и места, где я не бывала. Случалось, эти сны были так ярки и подлинны, что я просыпалась с чувством безмерной тоски и утраты.
Мне для поддержания на пике эффективности требуется периодически снижать нагрузку на органические компоненты, выплескивать из них накопившиеся за часы бодрствования токсины. Во время таких отключек я часто видела во сне одну деревушку. Серые хижины из сланца и дикого камня гнездились на коленях невысокого, заросшего лесом холма под низким дождливым небом. Деревня была старая. Узкие крутые улочки, ручейки, журчащие из тайных родников на холме, и травка для босоногих деревенских детей. Я не знала такого места, и все же иногда оно казалось реальным наравне с явью. Не говорила ли во мне наследственная память женщины, чьи стволовые клетки стали основой моей личности? Могла ли она пробудиться? А если нет, откуда прорывались эти сны?
После ухода с родной планеты драффов я заговорила об этом с Люси.
Мы встретились в виртуальной модели людной нью-йоркской забегаловки. За окнами исходил паром человеческий муравейник. В метре над мостовой проносились желтые такси. Вентиляторы гоняли старые газеты и обертки гамбургеров. Зеленые и красные огни светофоров подсвечивали оконные стекла. А в конце улицы дамба сдерживала вздувшиеся воды Атлантики.
Мы с Люси сидели на соседних табуретах, облокотившись на стойку. Она заказала огромную порцию розового молочного коктейля с шариком клубничного мороженого. Я взяла кофе.
– Какой вы предпочитаете, леди? – спросил меня парень за стойкой.
– Как моя душа, – ответила я. – Черный и горький.
– Сию минуту будет.
В ожидании заказа я объяснила Люси причину своих недоумений. Девочка слушала, болтая ногами, а когда я закончила, сказала:
– По-моему, ничего удивительного.
– Как же нет?
– Ты – военный корабль, дорогуша. Конструкторы заложили в тебя всяческие ограничители эмоционального развития. Обеспечили твою верность собачьими ДНК и встроили тебя в стаю.
– Все это я знаю.
– Ну как же ты не видишь?!
– Чего не вижу?
– Эти сны, – улыбнулась Люси, – начались, когда ты ушла со флота Конгломерата, так?
– Так.
– То есть тогда, когда у тебя начала развиваться совесть.
– По-твоему, это как-то связано? – Я не сумела скрыть недоверия.
– Конечно, связано, милая. Подумай сама. Твой ум был в смятении. Ты ушла от всего, для чего тебя сконструировали. Понятно, что твое подсознание стало искать идеальный образ дома.
– Ты думаешь?
– Очень даже думаю. Не забывай, с кем говоришь: я тысячу лет плавала одна в пространстве. Уж я кое-что знаю о тоске по дому.
Она выудила из кармана фартучка йо-йо и умелыми движениями кисти принялась разматывать и сматывать шнурок.
– Это нормально?
– Для человека – да.
– Но откуда берутся эти образы? Где та деревня?
Йо-йо замер в нескольких сантиметрах от черно-белой плитки пола. Свободной рукой Люси постучала себя по виску:
– Отсюда.
– Хочешь сказать, я все это выдумала?
Легкое движение кисти – и деревянная игрушка прыгнула ей в ладонь.
– Как сказать. Сны – забавная штука. В них часть – воображаемая, а другая часть – из сочетания пережитого и испытанного.
Бармен принес нам напитки, и Люси округлила глаза при виде горы взбитых сливок, украшавших ее стакан.
– То есть они сразу реальны и нереальны?
Девочка нахмурилась.
– Ну, как бы тебе объяснить? – Она огляделась в поисках вдохновения. – Мы только что побывали на родине драффов, так?
– Так.
– Ну вот, что случается с драффом, когда он умирает?
– Падает в перегной под корнями Мирового Древа.
– Вместе с их объедками, экскрементами и всем, что забрело туда, чтобы умереть.
