Я уже дрожала, пробивая плотный перегретый газ.
Она запрокинула голову:
– Прыжок из атмосферы невозможен. Так нельзя!
– Просто никто еще не пробовал.
Я уже осциллировала. Термозащита светилась белым. Мины остались далеко позади. Я точно установила режим взрыва. Драконы – создания холодных темных глубин гиперпространства. Посмотрим, как им понравится по-настоящему яркий свет.
Передовая горгулья ворвалась в тучу боеприпасов, и детонаторы сработали все разом. Небо наполнилось огнем, а я во всю ширь раскрыла дюзы и теперь с обоих концов пылала яростной звездой. Клубились облака. Драконы попятились, отпрянули от взрывной волны и сияния.
А я прыгнула.
Часть третья
Угрозы и выходы
Огромные тени улыбаются в воздухе и небесах,
По далеким волнам идут бесчисленные корабли,
И гимны новых языков поют обо мне
[6].
Уолт Уитмен. Молитва Колумба
34
Мишель Па
На вершине башни открылась большая круглая комната. Спиной чувствуя дыхание погони, я огляделся в поисках укрытия. Все здесь было из голого вещества тарелки, кроме только окруженной низкой приступкой центральной колонны из гладкого, похожего на мрамор камня.
Шумно дыша, я отступал вдоль стены, пока колонна не заслонила верхних ступеней лестницы. Больше здесь не было ни входов, ни выходов – лишь высокие незастекленные окна нарушали однообразие стен.
Я стукнул себя кулаками по вискам. Променял один глухой тупик на другой!
Медленно, прижимаясь спиной к стене, я опустился на корточки и закрыл глаза. Воздух был сух, будто из него высосали и влагу, и жизнь.
Вспомнив Корделию, я задумался, где она теперь и что делает. Радуется жизни среди звезд? Верно ли я решил тогда, покидая ее? Пожалуй, никогда не узнаю. И наверняка больше ее не увижу. Через несколько минут меня поймают и убьют, а тело на десятилетие останется сохнуть в этой жуткой комнате, пока его не найдет новая экспедиция старьевщиков, пробирающихся сквозь джунгли металла и карабкающихся по винтовым лестницам.
Жил я старьевщиком – как старьевщик, похоже, и умру.
Что-то коснулось моей щеки.
Я распахнул глаза. К лицу тянулись лозы. Они корнями вырастали из колонны и ощупью отыскивали меня, тычась в воздухе наподобие слепых змей. Одна уже заползла в нос, еще две ползли к глазам.
Завопив, я хотел отбросить их, но прилип к стене. Скреб подошвами по полу, но шевельнуться не мог. Даже затылок что-то держало, так что я не в силах был отвернуть лицо от новых и новых чутких нитей, подбирающихся к губам и ушам. Я бы снова закричал, ощутив, как та, что в носу, проникла в лобные пазухи, но, открыв рот, впустил в него еще полдюжины, которые броском кобры ворвались в глотку и стали меня душить.
35
Корделия Па
Двигатели «Тети Жиголо» прорвали кожицу мыльного пузыря вселенной, и старушка кубарем ввалилась внутрь. В темной пустоте ее термощиты, раскаленные трением о мембраны измерений, засветились белым светом. Они остывали: покраснели, потом стали желтоватыми и, наконец, вернулись к дымно-серому оттенку потухших углей.
Я, сидя в рубке, жмурилась от нахлынувшего восторга. Тарелки пели мне, все двадцать враз. Их причудливая нечеловеческая гармония отзывалась у меня в груди и животе. Я не понимала дословно, о чем говорят их песни, но вызываемые ими чувства были глубоки и ясны, и я смеялась и плакала, воображая протянутые ко мне руки покойной матери. Тарелки радовались моему возвращению домой, принимали меня под свою опеку и благодарили за ключ, висевший у меня на шее. Они пели мою песню – песню Корделии Па. Качаясь на волнах рефрена, я проводила между ними «Тетю Жиголо» и не слушала возмущенных криков диспетчеров с Альфа-тарелки.
Я уже вышла из гипера, но оставила черные крылья корабля взмахивать в ночи. Мне нравилось ощущать через палубу дрожь их движения и слышать шум их сервомеханизмов. Простертые среди звезд на обоих краях моего поля зрения, они уподобляли меня ангелу возмездия, защищающему плоские миры от смрадного зловещего ужаса.
София Никитас тронула меня за плечо:
– Рада возвращению?
Глядя на искусственное созвездие, бывшее моим домом, я коротко кивнула. Сотрясение реальности застало меня на ледяной тарелке из хвоста роя, а в самой его гуще я давно не бывала. Покинула его ребенком, разноглазой малышкой Корделией с колючими белыми волосами, а вернулась совсем другой – новым существом, рожденным усилиями осознавшей себя червоточины и памятью отца в теле молодой женщины, обладающей странной властью над древней технологией.
Сбылась мечта.
Я с детства воображала, как парю среди стайки тарелок: распластав руки и ноги подобно крыльям, растопырив пальцы, будто орлиные перья. В те времена мечты были бегством от действительности, теперь же, сбывшись, они стали возвращением домой. Я не смела заговорить. Перехватит горло, все чувства смешаются в гадкую кашу.
Вместо слов я предоставила воспоминаниям отца моими руками править кораблем, а сама слушала эту женщину.
– Я такая же, как ты, – говорила София. – Беглянка. Только я убегала от удара. От измены.
Я знала ее историю. Знала, как ее любовник перехватил власть над порожденным ею Домом Возврата и как она бежала в ночь на маленьком одноместном суденышке. Этот сюжет десяток раз пересказывали драматурги. Догадки о ее дальнейшей судьбе вызвали к жизни целые школы гуру, мистиков и конспирологов. Год за годом являлись самозванки и имитаторы, претендующие на ее имя, чтобы потребовать свою долю от Дома, – но всех их вскоре разоблачали. А теперь вот она – собственными устами вспоминает предателя, попавшего в учебники истории.
Да ведь не ее одну предавали. Мне привиделся Мики – четыре года назад в космопорту, в луче света из люка «Тети». Он буквально схватил деньги и дал деру. Могла ли я его простить?
Я слушала, как возвышаются и ниспадают голоса тарелок, и надеялась поймать в их песне хотя бы намек, как он и где он. Но нестройный аккорд тревоги нарушил величественное течение музыки. Лязгающие ноты страха. В затылке у меня – там, где я ощущала присутствие тарелок и артефактов из нашего трюма, – внезапно возникло что-то новое. Скользкое, бесстрастное и совершенно чуждое.
София напряглась:
– Кинжальный флот.
Три корабля-кинжала устремились на нас из межзвездного пространства.
– Что нам делать?
– Ну, драться с ними этот старый грузовик не способен. – Она бросила взгляд на аватару «Тети Жиголо». – Не в обиду будь сказано.
«Тетя» развела руками:
– Я и не обижаюсь, малышка.
