Папа сказал:
– Мы все некурящие.
– Это не табак и не гашиш, он не вызывает привыкания. Только легкую эйфорию. Я вас не заставляю, я сама хочу. Спасибо, Лазарус, и предложи остальным. Так вот…
Я была мужчиной почти восемьсот лет, потом меня убили. Меня не было в живых полторы тысячи лет, потом меня вернули к жизни. Когда меня обновляли, обнаружилось, что в двадцать третьей паре хромосом у меня триплет – XXY.
– Понимаю, – сказала Шельма. – И Y – доминанта.
– Тетя Хильда – биолог, – пояснила я.
– Отлично! Тетя Хильда – можно я буду так вас звать, как моя двойняшка? – вы мне поможете в трудных местах? – Либ улыбнулась, и улыбка у нее была точь-в-точь как у меня. – Y была доминантой, но двойная доза X не давала мне покоя, я сам не понимал почему. Из меня вышел неплохой мужчина – тридцать лет в Космическом флоте на старой доброй Терре: один офицер проявил ко мне интерес и устроил в академию. Но я по характеру не годился в командиры и большую часть времени провел в штабе – командовать приходилось только изредка и всегда небольшими кораблями. – Она снова улыбнулась. – А сейчас, когда я чувствую себя полноценной женщиной, а не помесью мужчины неизвестно с чем, я без колебаний принимаю командование на себя.
Так вот, возвращаюсь назад. Мне всегда было как-то не по себе с мальчишками и с мужчинами. Я был застенчив, одинок, и меня считали немного ненормальным. Нет, не в смысле «гомосексуалистом» – для этого я был слишком робок. Хотя, возможно, это было бы мне полезно. В те дни, после междуцарствия, я был «потерянным членом Семейства Говард» – только через много лет после того как я поступил на флот, Семейство меня отыскало. Люди с генотипом XXY по большей части бесплодны, но я – нет. На протяжении следующих семидесяти лет у меня был двадцать один ребенок. Мне нравилось жить со своими женами, спать с ними, я любил наших детей.
И вот мы дошли до бегства с Земли, которое возглавил Лазарус. Я был тогда холост – обе мои жены снова вышли замуж. Друзья, Лазарус стал первым в моей жизни мужчиной, которого я полюбила.
– Либ, это не имеет никакого отношения к истории! Я ведь не знал, что ты меня любишь!
– Это имеет отношение к моей истории! В течение восьми столетий мы путешествовали вместе. Потом меня убили – по моей собственной неосмотрительности. Некоторое время спустя Лазарус и его сестры кремировали меня и развеяли прах в атмосфере старой доброй Терры – по такой траектории, чтобы он осел в той местности, где я родился. Лазарус, их это как будто ничуть не удивляет. Они мне не верят?
– Конечно, верим, – вмешалась я. – Но то, что ты рассказываешь, для нас не новость. Чего мы не знали – это того, что ты жива и стала женщиной. Перевоплощение?
– Да нет! Перевоплощение – это чепуха.
Меня охватило раздражение. С тех пор как после смерти мамы Джейн я привела свои мысли в порядок, мне не нравится, когда по этому поводу высказываются так категорически.
– У тебя есть доказательства? – перебила я.
– Дити, я задела твои чувства?
– Нет, Либ, не задела. Я спросила, есть ли у тебя доказательства.
– Ну… нет. Но если это допустить, то я, по-моему, смогу показать, что это приводит к противоречию.
– Доказательство от противного? Это опасная штука, Либ. Спроси Георга Кантора
[114].
Либ рассмеялась:
– Ну ладно, не буду высказывать никакого мнения, пока кто-нибудь не представит мне надежных доказательств – или за, или против.
– Я-то надеялась, что у тебя есть доказательства, Либ, потому что ты уже была мертва, а я нет. По крайней мере, не помню такого.
– Но и я не помню, как была мертва. Просто страшный удар в спину… Потом какие-то сны, которых я не могу вспомнить… Потом кто-то терпеливо спрашивает меня снова и снова, кем я хотела бы быть – мужчиной или женщиной… И наконец я немного пришла в себя и поняла, что спрашивают всерьез, и ответила: «Женщиной»… А потом много дней мне задавали тот же вопрос по меньшей мере раз в день… А потом я однажды вечером уснула, а утром проснулась женщиной. Это меня удивило гораздо меньше, чем то, что, как выяснилось, прошло пятнадцать столетий. Быть женщиной представлялось мне совершенно естественным. У меня сейчас пятеро детей – то есть рожденных детей, а вообще-то, я произвела двадцать одного, и один был пересажен в меня одним из моих потомков. Лазарус, а когда ты-то собираешься сделать мне ребенка?
– Когда греки начнут считать годы по календам
[115].
– Либби, прелесть моя, когда ты захочешь это устроить – если только не шутишь, – спроси у меня.
– Спасибо, Дора, я буду помнить. Лазарус, тебе придется разъяснить тот парадокс, я-то все это время была просто куклой.
– Либ, тебе не кажется, что время уже позднее? Наши гости устали.
– Капитан Хильда? – Либ вопросительно повернулась к ней.
– Временем у нас занимается Дити.
– Либ, я пока не знаю, сколько сейчас времени по вашим часам. Я показала вам наши секунды; в минуте у нас шестьдесят секунд, в часе шестьдесят минут, в сутках двадцать четыре часа. Примитивно, правда? А у вас время измеряется в метрической системе?
– Смотря что вы имеете в виду, Дити. Вы работаете в десятичной?
– Да. То есть нет – я работаю в двоичной, потому что я программист. Но я привыкла переводить из системы в систему, это мне ничего не стоит.
– Я поняла, что вы пользуетесь десятичной системой, когда попробовала угадать, что вы имеете в виду, говоря «шесть в шестой степени», и вы подтвердили мой ответ. Мы теперь работаем большей частью в системе с основанием сто двадцать – один-один-один-один-ноль-ноль-ноль в двоичной.
– Факториал пяти. Разумно. Легко пересчитывать в любую систему.
– Да. Обычно мы пользуемся этой. А для научной работы – троичной, потому что ее используют наши компьютеры. Насколько я понимаю, Ае и Доре понадобилось несколько миллисекунд, чтобы понять друг друга.
– Ну не такие уж мы тихоходные!
– Извини, Дора. Иногда мы пользуемся шкалой времени, которая соответствует троичной системе. Но в повседневной жизни часы у нас точно такие же, как и у вас, – только ходят на три процента медленнее. На нашей планете день продолжается дольше.
– На сорок две ваши минуты.
– Быстро соображаешь, Дити. Да.
– А у ваших компьютеров, значит, трехфазное питание.
