И я быстро ушла. Я ни секунды не сомневалась, что на таком хорошо оборудованном корабле, как «Дора», которым командуют две рыжие двойняшки, наверняка найдется бесчисленное множество зеленых парадных нарядов, в том числе и в этом или хотя бы похожем стиле. Сейчас двойняшки через посредство Доры в панике советуются со своим братом, и, насколько я могу судить по тому, что он говорил папе, он, должно быть, убеждает их, что для них безопаснее удрать с корабля и сменить имя, чем иметь дело с этой маленькой циркулярной пилой, – но что, если Дора не сможет соорудить что-нибудь, свидетельствующее хотя бы о том, что они старались, он продаст ее на запчасти и поставит вместо нее какой-нибудь новомодный позитронный мозг типа «Сьюзен Кэлвин»
[123] – говорит, это самое то, что надо для кораблей-автоматов.
Я сказала Ае «привет» и попыталась залезть под приборную доску и отыскать нужный ящичек на ощупь. Потом я вылезла обратно и, стоя в коридоре, скинула свой замечательный непристойный наряд. Теперь я могла согнуться в три погибели, чтобы открыть крышку. Морской клинок и сабля были там – но без портупей.
– Ая!
– Что, Дити?
– Я ищу две портупеи. Они, наверное, занесены в списки как «личное имущество, разное, оружие, портупеи для ношения оружия».
– Дити, они должны быть там же, где клинок и сабля. Сегодня много чего перенесли в страну Оз – я слышала, как вы об этом говорили. Но в мои списки никаких изменений не внесли. Прости.
– Умница, ты не виновата. Мы должны были тебе сказать.
– Дити, я тут раскинула карты, и они говорят, что, скорее всего, это висит в гардеробе, в дамской комнате.
Так оно и оказалось.
Я уже собралась уходить, сообщив Ае, что она умница, когда она сказала:
– Дити, тебя вызывает твой отец. Он на связи через Дору.
– Спасибо, Ая, спасибо, Дора. Папа?
– Дити, ты еще на «Ае»?
– Стою рядом с правой дверцей.
– Ты можешь отыскать мой пистолет с ремнем и кобурой?
– Три минуты назад видела и то и другое.
– Пожалуйста, вынь обойму, проверь, нет ли патрона в патроннике, и захвати сюда, когда принесешь эти наши шампуры.
– Для постоянного клиента – все, что будет угодно.
Я двинулась вперед, повесив клинок на портупее через одно плечо, саблю на портупее через другое, так что портупеи скрещивались у меня между грудями, и сунув куда-то в середину пистолет, в кобуре на ремне, который оказался слишком велик для моей талии. В оставшихся свободными руках – одна из них была почти чистой – я несла свой наряд.
Папа сказал:
– Почему ты так долго? Я обещал Лазарусу, что передам ему это вовремя. Теперь мне придется бежать рысью. В парадном-то мундире.
Я сказала ему, что задержалась у бассейна – надо было доиграть гейм.
– Извини, у меня тоже есть дела.
Элизабет обтерла меня влажным полотенцем, высушила, напудрила, нарисовала мне брови, налепила ресницы и кудахтала надо мной целых девять минут, а потом осторожно надела на меня снова мой наряд.
– Эти материи обычно не снимают и не надевают снова – их просто носят, пока не смоют под душем. Даже капля воды проедает ее, как кислота. Смотри не капни на нее бульоном.
У приборов лежали карточки, указывавшие, где кому садиться. Но до назначенного часа оставалось еще две минуты, Хильдочки еще не было, и мы ждали ее стоя. Пришли Лаз-Лор и сели – в точно таких же нарядах, как и мы с Либ, – и в точности по фигуре, никакой импровизации. Брат что-то тихо сказал им, и они встали. Лазарус был в невероятно старомодной парадной форме – бриджах с гамашами и гимнастерке со стоячим воротничком, на поясе у него был папин пистолет.
Все наряды, кроме папиного, выглядели новенькими, словно с иголочки. Мне показалось, что для Лазаруса форму шили на заказ.
Как только у меня в голове щелкнуло двадцать часов, прозвучала фанфара (это была Дора), которая призвала нас к вниманию. Во всяком случае, на мужчин и на Либби она подействовала именно так, поэтому и я вытянулась в струнку. Лаз-Лор, поглядев на брата, тоже последовали его примеру.
От каждой из дверей, обрамленных арками, в зал вели три ступени с небольшой площадкой наверху, чтобы не упасть. Папа с Зебадией поднялись по этим ступеням и встали напротив друг друга (мне пришло в голову, что Зебадии очень идет парадная форма, – я никогда его в ней не видела). Папа скомандовал:
– Сабли наголо!
Они скрестили клинки над головой. Лазарус озадаченно взглянул на них, вынул пистолет из кобуры и четким движением прижал к груди.
Дверная арка была закрыта портьерой; мы вошли с противоположной стороны. Снова прозвучала фанфара и барабанная дробь (опять Дора), портьера раздвинулась – и перед нами предстала Хильдочка, показавшаяся нам высокой (для своего роста) и величественной. Ее молочно-белая кожа светилась в лучах прожектора на темно-синем полуночном фоне. Она была так прекрасна, что у меня захватило дух.
Под звуки «Адмиральского марша» в исполнении невидимой Доры наш изящный командор прошествовала вниз по ступенькам. (Это должен был быть «Адмиральский марш»; позже папа сознался, что напел Доре марш, которым встречают генералов, и велел сочинить что-нибудь в этом роде.)
Дойдя до стола, тетя Хильда не села, а встала рядом со своим стулом. Ни папа, ни муж не двинулись с места, они только опустили клинки. Как только Хильда остановилась и повернулась к нам, папа скомандовал:
– Сержант Бронсон! Вперед марш!
Лазарус вздрогнул, как будто от удара, сунул пистолет в кобуру и строевым шагом двинулся вперед, делая крутые повороты у углов стола. Оказавшись напротив Хильды, он остановился – наверное, она дала ему какой-то знак.
Дора еще раз сыграла фанфару, и тетя Хильда певучим голосом произнесла:
– Друзья, сегодня нам оказана большая честь!
Четырежды пропели трубы и пробили дробь барабаны, портьера раздвинулась – и снова луч прожектора высветил белую кожу, на этот раз на темно-зеленом фоне. В дверях стояла Морин в длинных черных чулках, круглых зеленых подвязках, черных туфлях на невысоком каблуке, с распущенными длинными рыжими волосами.
Морин стояла, приняв самую древнюю и самую изящную из скульптурных поз: левое колено чуть согнуто, вес перенесен на правую ногу, корпус чуть откинут назад, так, что видны полные груди со сморщенными сосками. На лице у нее была счастливая улыбка.
Она стояла неподвижно, пока не кончился марш, а потом, в наступившей тишине, протянула руки вперед и позвала:
– Теодор!
Сержант Бронсон без чувств повалился на пол.
