Дрожь прокатилась по спине.
– Я просто предложил выпить, цветочек. Но будет интересно послушать, какие еще фантазии будоражат твою маленькую головку.
– Что? Нет! Это не мои фантазии! – воскликнула я, опять краснея.
О, Флора, как ему удается переворачивать все с ног на голову?
Дайрен улыбнулся шире.
– Попробуй, – протянул мне бокал и добавил: – и успокойся, спаивать фею в собственном доме не входит в мои планы.
Резко развернулся и, отойдя от меня на пару шагов, опустился в глубокое кресло. Теперь нас разделяло внушительное расстояние. И это хорошо. Мне нужны эти несколько метров свободного пространства. Потому что каждый раз, когда он подходит ближе, даже воздух начинает искрить.
Я незаметно вздохнула. В голову вдруг пришли не самые веселые мысли.
– Почему ты так не любишь фей?
Вопрос сорвался с губ сам собой. Быстрее, чем я успела его остановить.
Дайрен поднял на меня немного удивленный взгляд.
– Не люблю?
А потом вдруг отвернулся и, пожав плечами, посмотрел на огонь.
– Я никого не люблю, Арилейна. Рыцари мрака не умеют любить.
Затем он повернулся и закончил:
– Но фей нас учили презирать как более слабую и ничтожную расу. Так я воспитывался.
– Ясно, – выдохнула в ответ.
Хотелось, чтобы это не звучало так жалко. Но вряд ли у меня получилось.
Дайрен не сводил с меня глаз, и в этот момент на его лице проскользнуло что-то странное. На какое-то мгновение мне показалось, что мужчина скривился, словно от боли. Но тут же снова стал спокоен.
– Ты слышала, что я сказал? – вдруг спросил он, внимательно глядя на меня. Голубые глаза приобрели холодный блеск. – Слышала, кто я, Ари?
– Слышала…
– Тогда ты должна понимать, что это логично, – с железным спокойствием продолжал он. – Чувств мы лишены магией, но нас учили еще и презирать. Это стержень, позволявший с ледяным сердцем ловить вас и отдавать на смерть. Нас учили ненавидеть, чтобы мы не сломались.
– А разве недостаточно того, что у вас нет чувств? Жалости? – спросила я, стараясь не акцентировать внимание на том, что Дайрен должен меня ненавидеть.
Но, кажется, с этим вопросом оказалось что-то не так. Взгляд рыцаря мрака зло сверкнул.
– Ты путаешь нас с чудовищами, – фыркнул он, но тут же успокоился. – Хотя… вероятно, некоторые это заслужили.
– И все равно я не понимаю, – пришлось признаться, несмотря на страх испортить ему настроение и послать во тьму весь этот странный вечер.
Дайрен вздохнул, снова задумчиво посмотрев на огонь. Оранжевое пламя отражалось в его глазах, блестело на черных волосах. Вот такой: спокойный, домашний, с бокалом вина в руке, он казался ненастоящим. Собственным двойником из другого мира. Мира, в котором он никогда не презирал фей. Мира, где все мои сородичи не вымерли как вид.
– Ты должна понять разницу, – начал объяснять он, болтая вино в бокале и рассматривая, как темно-фиолетовая жидкость окрашивает стенки.
Глядя, как он это делает, я наконец решила попробовать напиток. Сделала глоток, ощутив приятную сладость и довольно жгучую «сердцевину». Но мне нечего было бояться. Если сегодня кто-то и будет танцевать на столе, то это точно не я.
Но посмеяться мыслям я не успела, Дайрен продолжил рассказ.
– Рыцари не испытывают жалости ни к кому. Но если бы мне приказали убить человека или целую деревню, вряд ли я легко согласился бы. Конечно, приказ есть приказ. И при необходимости я выполню его, также не испытывая жалости ни к одной из жертв. Но это не значит, что я буду доволен сделанным. Мне будет неприятно. Отвратительно. Мерзко осознавать, что я убиваю свой народ. Понимаешь? В рыцарях мрака нет жалости, но нет и пустой жестокости. Нет желания убивать. Поэтому, если Элеандоре вздумалось бы пойти войной против людей, это вызвало бы волну серьезного сопротивления даже среди нас. Ее личной стражи.
Он сделал короткую паузу.
– Но фей мы приучены ненавидеть с самого детства.
Теперь мне стало ясно, что он имел в виду. Ни жалости, ни мук совести. Целая гвардия, созданная лишь для уничтожения таких, как я…
Опустила голову и, подтянув колени к груди, обхватила себя руками. Внезапно стало ужасно грустно.
Но Дайрен и тут сумел меня удивить.
– На самом деле ты чем-то похожа на фурий, – проговорил он задумчиво.
– Что? – удивиться еще сильнее было бы невозможно.
Мужчина усмехнулся.
– Почти незаметно. Но есть во внешности что-то неуловимое. Разрез глаз. Тонкая талия, каких не бывает у людей, – его голос понизился и стал более проникновенным. – Немного замедленные, плавные движения, которыми можно любоваться… Но от фурий веет тьмой. А от тебя нет.
Я кивнула, поджав губы. В чем-то он действительно прав.
– Это от них сейчас веет тьмой. А когда-то веяло тенью, – проговорила тихо. Но вряд ли он понял.
А затем я резко вскинула голову и спросила, наконец, то, что мучило меня всю сегодняшнюю ночь:
– Почему ты позволил царице укусить себя? Тебе понравилось?
В помещении сразу же стало на несколько градусов холоднее. Но мне было плевать. Я хотела знать ответ. Что-то внутри отчаянно протестовало против случившегося. Я испытывала непонятный гнев при воспоминании об этом. Раздражение при мысли о том, что Дайрену понравилось. И даже весь этот романтический вечер с вином и улыбками не мог смыть горечь во рту.
Какое я имела право спрашивать? Никакого. Но сегодня между нами двумя произошло что-то неправильное. И теперь это мучило изнутри.
Взгляд Дайрена мгновенно превратился в камень.
– Это не твое дело. Не суй свой нос, куда не следует.
Поздно. Я уже вся в этом по самое горло.
– Ответь, – проговорила твердо. Хрипло.
– Я сказал, это не твое дело.
С каждой секундой я хотела услышать ответ все сильнее. Как мазохист, все глубже заталкивающий занозу под ноготь.
– Тебе понравилось, скажи? Потому что со стороны это выглядело отвратительно, – кажется, я все сильнее злилась. На него, на саму себя.
Дайрен резко встал с кресла, отставив бокал в сторону, в два шага пересек разделяющее нас пространство и навис надо мной, уперев руки в подлокотники кресла.
Горячее дыхание обожгло лицо. Сердце бешено забилось об ребра, словно предупреждая, что я прошлась по краю пропасти.
– Отвратительно – это держать у себя дома фею, от которой нет никакого толка, – прорычал он, и я чувствовала, как от него веет жаром вперемешку с яростью.
– Ты можешь говорить все что угодно, – проговорила я, задыхаясь от щемящего чувства в груди. – Но то, что кто-то пьет твою кровь, а тебе это нравится – мерзко!
