Для успешного схватывания феноменального опыта летучей мыши мозгу человека потребуется избавиться от всего, что связано с человеческим опытом. В конечном итоге для распознавания внутреннего бытия другого существа человеческому мозгу потребуется не только интерфейс для подключения к чужому мозгу, но и изменение собственной структуры.
Окончательный и единственно успешный вариант такого эксперимента будет выглядеть как превращение человека в летучую мышь, что перечеркнет весь замысел эксперимента. Ведь, превратившись в летучую мышь, человек перестанет быть человеком, а значит, не сможет на человеческом языке сообщить о том, что же это такое – быть летучей мышью. В известном фантастическом фильме «Муха» (1986 г.) человек, ставший мухой, сохраняет некие остатки человеческой психики, но, как видно из финальной сцены фильма, это приносит ему чудовищную моральную боль.
Эксперимент с интерфейсом, соединяющим мозг человека-врача с мозгом человека-пациента, по идее, должен пройти по-другому. Все-таки это будет связь между мозгами представителей одного вида. Но сложность будет похожа на сложность при построении интерсубъектной связи с летучей мышью. Потребуется создать систему, которая будет передавать не только феноменальный опыт, возникающий в определенный момент благодаря тем или иным процессам в нейронных сетях. Сознание человека, к которому будет подключаться наблюдатель, с момента рождения (и в пренатальный период) существует воплощенным в уникальном теле. Субъект-тело – точка отсчета в восприятии мира. Воплощенность в теле относится к основным условиям сознательного опыта человека. Человек всегда живет в теле, причем не в любом, первом попавшемся или абстрактном теле, а в своем собственном, единственном теле. Разница между двумя человеческими телами, конечно, не такая грандиозная, как между телом человека и телом летучей мыши. Но все равно, только через собственное тело сознающий субъект связывается с миром.
Кроме того, по интерсубъектному кабелю надо будет перекачать содержание памяти. В отрыве от биографической памяти феноменальный опыт, очевидно, будет каким-то другим. Как минимум нужно будет оснастить мозг наблюдателя минимальным Я наблюдаемого человека. Без яйности, дорефлексивного самосознания, которое остается у человека всегда – при амнезии и после сокрушительных травм мозга, – субъективный опыт не существует.
И опять, как и в примере с летучей мышью, получается, что для того чтобы пережить то же самое, что переживает другой человек, придется полностью стать этим человеком. Никакой пользы для клинической психиатрии это не даст, потому что наблюдатель (врач) в ходе такого наблюдения исчезнет без остатка.
Значит, интерсубъектная передача данных должна осуществляться так, чтобы наблюдатель сохранил свою идентичность и одновременно во всей полноте пережил то, что переживает наблюдаемый человек. Таким наблюдателем может быть только компьютер и не просто мощный компьютер, а Искусственный Интеллект.
Здесь возникает новое противоречие. Теория сильного искусственного интеллекта не совместима с возможностью феноменального опыта. В той вселенной, в которой реально создание Искусственного Интеллекта, не существует ничего подобного феноменологии. Робот в таком мире абсолютно идентичен человеку (и гораздо умнее его), потому что, по мнению сторонников теории сильного искусственного интеллекта, в человеческом сознании нет ничего такого, что нельзя повторить с помощью микрочипов и проводов. В таком мире сознание полностью состоит из объективно наблюдаемых процессов.
Остается признать, что феноменальный опыт человека закрыт для всех, кроме него самого.
Пусть так. Биологический редукционизм (нейрореализм) не потеряет теоретическую устойчивость, если феноменальный опыт с приватным доступом – это фикция и никакого сознания в природе не существует. Правда, не все философы-материалисты соглашаются с таким отношением к сознанию. Серл, например, находит место для феноменального опыта в природе и в биологии мозга. Просто нужно допустить возможность пересмотра представлений о том, как устроен материальный мир. Для феноменологов это серьезный вызов. Гуссерль и Хайдеггер отталкивались от того, что сознание ни в коем случае не может быть объектом изучения наук о природе.
Но могут быть и науки не о природе. Гуссерль считал, что то, чем он занимается, это особый вид научного исследования:
«Ничто не мешает нам стремится создать … науку о переживаниях феноменологической редукции /…/ Почему бы феноменологической опытной науке не существовать наряду с натуралистичной опытной наукой. Таким образом, следует поразмыслить над тем самоочевидным обстоятельством, что всякому опыту должна соответствовать наука об опыте» [13].
Итак, на одном фланге располагаются те, кто против научного изучения феноменального опыта, потому что наука не может заниматься тем, чего не существует. По словам Деннета, это было бы попыткой создать «дисциплину без методов, без данных, без результатов, без будущего, без перспектив» [14]. На другом фланге – те, кто против научного изучения феноменального опыта, потому что наука о природе не должна лезть на территорию философии.
Эксперименты с пересечением границы между феноменологией и биологией выглядят, например, так [15]. Облепленный датчиками участник исследования водит курсором иконку на мониторе или, наоборот, перемещает курсор вслед за движущейся иконкой. Авторы исследования считают, что таким образом можно проверить агентность, т. е. чувство контроля над ситуацией. При наличии агентности в мозге активируется преддополнительная моторная область и правая часть нижней теменной дольки.
Лучшее, чего может добиться наука на этом пути, – найти нейронные корреляты феноменальных состояний. Достижение этой цели вполне реально, но даже после создания подробнейшей карты сопоставлений событий в мозге и ментальных событий нельзя будет сказать, что сознание стало доступным для объективного анализа. Разрыв между субъективным и объективным останется. Деннет считает, что само допущение существования такого разрыва подрывает научную картину мира. Но это факт, без признания которого сложно представить работающую лечебную методику в психиатрии.
***
Феноменологическая психиатрия вряд ли сможет дать науке что-либо качественно новое. Дискурс феноменологической психиатрии напоминает литературоведение. Работа ученого-литературоведа начинается с классификации текстов. Во-первых, отсеиваются фальшивки. Во-вторых, тексты изучаемого писателя делятся на опубликованные и неопубликованные. Потом тексты сортируются по степени важности в творческой биографии и т. д. Периодически возникают споры о том, какой именно роман в творчестве писателя надо считать главным, а какой второстепенным. Неминуемо поднимается вопрос, по какому критерию определять, что главное в литературном труде, а что не главное. История такой науки – это история перестановок на книжной полке.
Если изучать хронологию психиатрии по переизданиям DSM, то видно, как психиатрия передвигается от одного способа систематизации нарративов к другому. «Тексты» пациентов архивируются, раскладываются по рубрикам, вписываются в каталоги. Что-то признается чужим, непсихиатрическим текстом, как это произошло с гомосексуальностью, вычеркнутой из каталога диагнозов. Работа вдохновляется верой в то, что аккуратная классификация феноменологического материала приведет в конце концов к пониманию природы и этиологии болезней. Но ничего подобного не происходит.
