Строго говоря, в религии действующей терапевтической силой является не молитва или что-либо еще, предпринимаемое человеком самостоятельно. В христианстве причина благотворных изменений находится вне человека. Этот момент учитывается и специально подчеркивается в программе лечения зависимостей «12 шагов». Второй шаг там формулируется так: «Мы пришли к убеждению, что только Сила, более могущественная, чем мы, может вернуть нам здравомыслие».
Отношение к молитве (и религии в целом) как к психотерапевтическому инструменту низводит Бога на уровень древнего демона, на которого можно принудительно влиять и которым можно пользоваться. В этом слабость христианской психотерапии во всех ее изводах. На христианство предлагается смотреть как на еще один многообещающий метод решения личных проблем, включая психические расстройства.
Убедив себя в том, что христианством можно лечиться (как лечатся травами, массажем и т. д.) можно пойти дальше и рассортировать лечебные методы по степени их «духовности». Психофармакологическое вмешательство при депрессии выглядит не особенно «духовно».
Хорошо иллюстрирует противоречивость такого подхода притча о человеке, чей дом оказался в центре наводнения. Человек молился о помощи и, когда мимо проплывала лодка со спасателями, он отказался выходить из дома: «Спасибо, не надо. Меня спасет Бог». И так повторилось три раза, пока он не погиб. На небе он обиженно спросил Бога, почему Бог его не спас. «А кто, по-твоему, послал тебе три лодки?» – ответил Бог.
Наводнение – это депрессия, а лодки – это лекарства от депрессии.
***
Признание депрессии и других пограничных или, как их еще раньше называли, невротических расстройств чисто медицинской проблемой – сложный момент для адепта любой религии или духовного учения. Социологи называют это медикализацией, имея в виду переосмысливание жизненных проблем как медицинских явлений и перенаправление поиска решения проблем в область медицины.
С социологической точки зрения медикализация опасна затушевыванием всего немедицинского, что есть в жизни психически разбалансированного человека. Перепоручение работы с душевными неурядицами врачам мешает основательно вникнуть в социологические аспекты депрессии и других подобных состояний. Радикальная медикализация освобождает от необходимости менять среду обитания, ведь если первоисточник проблем депрессивного человека в нарушении нейротрансмиссии, то нужно лишь найти способ наладить сломавшийся биологический механизм.
Критики медикализации обращают внимание на то, что многие состояния психики очень сильно зависят от жизненных обстоятельств, и поэтому медицине лучше вообще отойти в сторону. Медицина должна заниматься только органическими проблемами, которые существовали бы в любом социальном контексте.
В жизни практически невозможно найти примеры незамутненной однородности в сфере психических проблем. Почему у пациентки N депрессия? Потому что есть нейробиологическая причина? Или потому что она замужем за деструктивным пьяницей? Медикализировать жизненную ситуацию пациентки N – значит бросить силы на исправление первого фактора. Критики такого подхода скажут, что N не помогут лекарства, ей следует в первую очередь разобраться с жизненными приоритетами и отношениями с мужем.
Однако она почему-то ввязалась в эти отношения и продолжает в них находиться. Видимо, что-то в ее сознании делает эти отношения возможными (и нужными). А сознание не отделено от тела.
Доводя рассуждения о вреде медикализации до логического предела, можно представить себе таблетку, сглаживающую любое недовольство, появляющееся в душе человека, и тем самым снимающую вопросы о каких-либо социальных реформах. Проще говоря: если медикализировать весь негативный жизненный опыт, с которым сталкивается человек, то никаких изменений во внешнем мире (обществе, государстве) не потребуется. Нужно будет просто обеспечить всех подходящими препаратами.
Наверное, главная слабость критики медикализации в том, что она привязана к понятию нормы. Медикализация, говорят ее критики, плоха, потому что из-за нее начинают лечить нормальных. Лекарства надо давать, только если произошел выход за рамки нормы, т. е. тогда, когда поведение человека перестало быть типичным для вида homo sapiens.
С концепцией нормы принято спорить с позиций, примыкающих к антипсихиатрии. Норма справедливо критикуется как социологический конструкт, подконтрольный властным инстанциям. Собственно говоря, после одноименного романа В. Сорокина само слово норма как-то неловко употреблять в серьезном разговоре.
Но для того, чтобы освободиться от влияния понятия нормы, необязательно приобщаться к антисистемному пафосу Фуко, Саса и Лэнга. Можно остановиться на более низком этаже науки о человеке.
Зоологи не говорят о норме. В науке о животных предпочитают говорить о спектре вариаций поведения в популяции. Так получается, что в мире живых существ нет единой модели поведения, которой строго придерживаются все представители вида.
Собственно, на этом строится дименсиональный подход к психиатрической диагностике, который, в отличие от категориального, смотрит на болезнь и здоровье как на сложное распределение разных показателей. В природе нет линии (проведенной нейтральным наблюдателем, не навязывающим свое личное представление о норме), которая разделяет здоровье и болезнь. Без использования тех или иных этических оценочных систем у нас нет способа зафиксировать момент, когда состояние человека стало ненормальным и возникла потребность в лекарствах. Наблюдение за природой, в надежде получить этически нейтральный ориентир, ничего не дает. Нормы в природе не существует.
Если это так, то какие ориентиры помогут избежать плохой медикализации, портящей общество и угрожающей чрезмерно расширить поле действия психиатров? В поисках ответа на этот вопрос полезно не забывать о примерах медикализации, от которой все только выиграли.
Во-первых, это эпилепсия, к которой некогда относились как к особенному состоянию божественной природы. Выведение этого состояния из юрисдикции религии и магии в юрисдикцию медицины (сначала под ответственность психиатров, потом в неврологию) помогло больным людям и ничем не навредило обществу. Во-вторых, болезнь Альцгеймера. То, что раньше считалось свойствами старческой личности, оказалось следствием биохимических процессов в нервах. Третий пример – болезнь Гентингтона. Никто не скажет, что надо было держаться за старое понимание этих состояний и отгонять врачей с их бездушной «химией».
Нужно определиться с тем, вправе ли депрессия, тревожность и другие нервно-психические расстройства занимать место в этом ряду. В отношении алкоголизма общество (в том числе и специалисты) до сих пор отказывается признать его чисто медицинской проблемой. Как будто коварные психиатры хотят взять хорошо известный моральный изъян и перевести его в статус нейробиологического – изма, ослабляя тем самым моральную ответственность пьющего человека. Относительно депрессии существуют такие же сомнения: вдруг вся наука о депрессии строится на медикализации обычной человеческой грусти?
