Врачи, по версии Владимирского и его коллег, льют воду на мельницу врагов, желающих замедлить темп Великого перелома. Вместо того чтобы повышать бодрость духа граждан, они сеют страх мнимых трудностей.
Н. Гращенков (и. о. наркома здравоохранения после ареста М. Болдырева в 1938 г.) осудил психогигиену как буржуазное явление, которому нет места в советской медицине. Из-за психогигиенистов у трудящихся слабеет мотивация именно тогда, когда трудящимся нужны моральные силы для «бодрящего коллективного труда».
М. Кроль (директор клиники нервных болезней ВИЭМ
[78]) поставил под сомнение смысл профилактической психиатрии в стране, где никаких факторов социального риска не существует. Сохранность психического здоровья рабочих и крестьян гарантирована их преданностью труду. Нервная система советского человека, по логике М. Кроля и Н. Геращенкова, самооздоравливается в процессе строительства коммунизма.
В 1932–1933 гг. психиатры обсуждают совсем другие эпидемиологические данные, не те, что дала диспансеризация 1920 гг. Картина психического здоровья в представлении специалистов типа М. Кроля выглядела очень даже неплохо, и заболеваемость психическими заболеваниями снижалась [16].
Социальных предпосылок для психических болезней в советской стране нет, но есть «пережитки капитализма», о которых упомянул Сталин на XVII съезде. «Сознание людей в его развитии отстает от их экономического положения» [17] – этой сталинской формулой перечеркивается программа советской профилактической психиатрии. Люди на самом деле живут хорошо, а если их психика почему-то страдает, то это из-за пережитков капитализма. Человеческая психика просто не поспевает за темпом грандиозных улучшений советского быта.
***
Розенштейна и его единомышленников в 1931 г. упрекали в двух главных грехах.
Во-первых, психопрофилактическая деятельность развернулась слишком широко и вышла за пределы психиатрии как таковой. Вместо того чтобы терпеливо слушать бред шизофреника в больничной палате, психиатры вдруг стали вести себя, как эксперты в социальных вопросах, и тем самым вступили в область эксклюзивных прав партии и правительства. Никакой независимой от мнения партии экспертной оценки советской жизни быть не должно.
По тем же причинам в то же время подверглась гонениям педология
[79]. Педологи любили проводить тестирование школьников. По их мнению, обучаемость и другие качества можно оценить с помощью объективных методик. Результаты тестов, к огорчению партийных функционеров, не вписывались в официальную картину реальности. Дети интеллигентов получали более высокие оценки, по сравнению с детьми рабочих. С педологической точки зрения при организации образовательного процесса надо ориентироваться на результаты тестирования, но в таком случае не получится следовать политической линии на выдвижение вверх по кадровой лестнице представителей рабочего класса. Ранжирование способностей людей без учета их классового происхождения и без согласования результатов тестирования с партией не совместимо с советской системой.
Как проявление недопустимой наглости расценивались попытки психогигенистов рассуждать об армии. Психиатрическая экспертиза в этой сверхважной для государства области подрывала авторитет комиссаров и политруков. Психиатры говорили, что сознательный саботаж в армии не так распространен, как нервно-психические проблемы, которые возникают у военных не реже, чем у гражданских лиц. Но вся деятельность политрука строится на вере во всесилие политпропаганды, с помощью которой всегда можно поднять моральный дух бойца, не прибегая к советам медиков.
К тому же, если приглядеться, кто был вдохновляющим источником для советских психогигиенистов? Американский психиатр Адольф Мейер (основатель Комитета психической гигиены), то есть чуждый советским людям представитель буржуазного Запада. Разница между американской социальной психиатрией и советской, кстати сказать, достаточно заметна. В Америке психогигиену понимали как систему сохранения личного благополучия человека. В СССР психиатр должен был в первую очередь заботиться о том, чтобы гражданин не терял боеспособность и не покидал преждевременно отряд строителей коммунизма.
Второй грех психогигиенистов следует за первым. В СССР, как и в западных странах, где это движение получило развитие, врачи считали, что не просто владеют методикой оценки быта, но способны указывать, как следует изменить порядки в обществе. С партийной точки зрения это выглядит так, будто интеллигенция берет на себя роль высокоумного ревизора и учит рабочих, как надо жить. Но в государстве, в котором, согласно официальным декларациям, рабочий класс всем владеет и всем правит, врачи должны подчиняться рабочим, а не пасти их, как неразумных овец. Рабочие сами знают, как преобразовывать общество, а если что, товарищи из партии подскажут и помогут.
Тем более что рекомендации психогигенистов не всегда отличались весомостью доказательств и по большей части сводились к добрым советам типа «солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья» или к неуклюжим житейским мудростям вроде:
«Если coitus совершается без всякого принуждения перед отходом ко сну, после трудового дня, он совершенно нормален; coitus после сна и утренний – всегда эксцесс» [18].
Помимо всего прочего, психогигиенисты ставили вопрос об оптимальном объеме индивидуальных трудозатрат на производстве. Чтобы сохранить психику, нужно работать столько, сколько определит медицинская наука, и не больше. В годы Первой пятилетки эта рекомендация звучала неуместно. Пропаганда говорила, что советский человек должен работать, ориентируясь не на оптимальный, а на максимальный уровень, который желательно превысить.
***
Розенштейн смирился с изменившейся ситуацией и пообещал, что оставит здоровых людей в покое, сосредоточившись на серьезных патологиях. Однако «нервность» несложно было перетащить в домен серьезных расстройств, оставив на попечение партии бытовые проблемы вроде плохого питания, отсутствия отопления в жилых помещениях и проч.
Как известно, отцы-основатели учения о шизофрении Крепелин и Блейлер расходились в том, что касается прогноза. Крепелин считал что dementia praecox неизлечима. Блейлер, расширив представление об этой болезни, снизил точность диагностических критериев и ввел обнадеживающее представление о 20-процентной вероятности излечения. Главное – как можно раньше взяться за пациента, и тогда он попадет в число шизофреников, которым удалось выздороветь. Остается только понять, по каким признакам вычислить этих с виду нормальных людей, чтобы спасти их от инвалидизирующей болезни.
Через несколько месяцев после того как Розенштейна одернули из Наркомздрава, он заявил, что силы ПНД должны быть брошены на диагностику «мягкой шизофрении» [19]. Раньше таким пациентам поставили бы диагноз «нервное истощение» или что-то в этом роде. Но Розенштейн пригляделся к пациентам и увидел в их поведении нечто шизофреническое. На буржуазном Западе у них давно бы развилась шизофрения, но социализм приостанавливает ход болезни, сдерживая ее на «мягкой» стадии.
