Для философии сознания эти и другие открытия в нейронауке очень важны. Время, когда можно было сослаться на неприступную таинственность сознания, прошло. Бикл 15 лет назад с категоричной прямотой заявил: «Выбор для философов сознания приобретает очертания: или передовая нейронаука с ее безжалостным редукционизмом, или антиэмпирическая диванная метафизика» [7].
Хотя, надо отметить, «диванных метафизиков» пытаются отогнать от науки о человеке столько же, сколько существует тенденция к созданию чистой науки.
Автор книги «О древней медицине» (кон. V в. до н. э.), входящей в «Корпус Гиппократа», протестует против философов, которые берутся объяснять природу болезней. Болезнями, считает он, могут заниматься только медики, а медикам совсем не обязательно разбираться в философских аспектах человеческого существования. Подразумевается учение Эмпедокла, философа и врача, не довольствовавшегося систематизацией жидкостей в человеческом теле и развившим свою космологическую систему, в которой нашлось место и для описания происхождения человека. Для автора книги «О древней медицине», представителя врачебной школы конкурировавшей с последователями Эмпедокла, эти отступления в область первооснов мироздания не имеют ничего общего с медициной.
***
Поведение уже можно изучать на молекулярном уровне – это приятная новость, но разве проблема субъективного сознания должна из-за этого автоматически исчезнуть? Психологию нейронаука успешно редуцирует, сводя описание многих психологических процессов на молекулярно-клеточный уровень. Но это не приводит к окончательному и безвозвратному устранению психологии.
Вестники победы физикалистской редукции как будто хотят побудить всех обрадоваться тому, что найден ответ на некий Большой вопрос. От формулировки этого вопроса зависит, подходит ли найденный ответ, или нейронаука отвечает на другие вопросы.
В этом главная мысль одной из самых популярных книг по философии сознания последних 25 лет – «Сознающий ум» Чалмерса. По Чалмерсу клеточно-молекулярная нейронаука решает только легкие проблемы. А именно: как сознание работает с информацией; как сознание получает доступ к своим внутренним состояниям; как фокусируется внимание. Понятно, как нейронаука будет разбираться с вопросами, связанными с оперативной памятью, вниманием, и в целом с когнитивными функциями. При этом Чалмерс в 1995 г. писал, что к решению легких проблем ученые подберутся когда-нибудь через 100 лет, но уже в начале 2000-х гг. были найдены эффективные рабочие подходы к этим вопросам.
К Трудной проблеме сознания, что бы ни говорили нейроцентристы, подобраться так и не получается. Трудная проблема сознания закроется тогда, когда нейронаука даст исчерпывающее объяснение того, что есть субъективный опыт человека, зачем он нужен и, наконец, как его изучать.
В перспективе также вырастет вопрос о манипулировании субъективным опытом человека извне. Чем-то подобным занимался Пэнфилд, проводя электродную стимуляцию мозгов пациентов с эпилепсией во время операции. Менее чем в десяти случаях из ста ему удавалось вызвать не только сенсорные ощущения и моторные реакции, но и некие субъективные переживания, т. е. экспериментальным методом создать «индуцированную феноменологию».
***
Но до того, как наука начнет этот последний, страшный штурм, надо все-таки еще раз убедиться в том, что легкие вопросы теории сознания получают адекватные ответы. Нейровизуализация, окрыляющая философов-редукционистов, является всего лишь одним из методов аппаратного исследования, не лишенным серьезных недостатков.
Начать с того, что нейровизуализационные исследования проводятся в лабораторных условиях, а не в реальной жизни. Лабораторные условия задают специфический контекст:
– необычная ситуация;
– осознание того, что в данный момент происходит эксперимент;
– использование стимулов, мягко говоря, приблизительно имитирующих жизненную реальность (рисунки, фотографии, видеофильмы).
Портативный аппарат, собирающий ту информацию о мозге, которую фиксирует томограф, решит эти проблемы. Психиатрия давно нуждается в аналоге холтеровского монитора
[88] – устройства, которое сканирует мозг в реальной жизни, а не в искусственных обстоятельствах.
Во многих современных экспериментах при изучении эмоций ученые сопоставляют эмоцию, т. е. феноменологическое переживание, с изменением притока крови к отдельным участкам мозга. Приток крови говорит о том, что в этом участке нейронная активность требует притока энергии. Что важно, такие методы не позволяют измерить нейронную активность непосредственно [8].
Но приток крови к амигдале во время демонстрации пугающей картинки происходит потому, что активировались нейронные цепи вне амигдалы, без которых вся цепь нейронных событий не стартовала бы. Для того чтобы картинка возбудила амигдалу, она должна получить смысловую интерпретацию в других участках мозга. «Уровень активности желудка коррелирует с количеством и качеством еды, которую положили в рот, но голод не локализован в желудке», – пишет Джером Каган [9].
Невозможно по данным об активации отдельных нейронных цепей и участков мозга сказать, что именно переживает человек. К амигдале кровь течет и во время страха, и при встрече с чем-то неожиданным (не страшным), и во время полового возбуждения. То есть у разных психологических переживаний может быть один и тот же нейронный субстрат. И наоборот, разные нейронные события могут коррелировать с одной переживаемой эмоцией.
***
Словом «сциентизм» пользуются как ярлыком, типичным «-измом» с осуждающим оттенком. В перечень духовных тупиков, в которые забрела западная культура, сциентизм (известный когда-то как «абсолютный рационализм» [10]) включается еще со времен наивной научно-испытательской романтики XIX в. Под сциентизмом понимается не столько научный метод изучения мира и улучшения условий жизни в этом мире, сколько мировоззрение, претендующее на всепобеждающую мощь и догматическую неопровержимость. Объяснимо, почему церковь с XIX в. зачисляет сциентистское направление мыслей в список своих противников. В сциентизме чувствуется претензия на статус такой же всесильной (потому что истинной) и такой же истинной (потому что всесильной) системы, какими в истории человечества были разного рода религии и идеологические (квазирелигиозные) системы.
Нейроцентрическое толкование всего человеческого выглядит как воплощенная в жизнь великая сциентистская мечта. В нейробиологической редукции вера сциентистов достигает торжественного апогея, и поэтому критика редукционизма часто сопровождается философскими отступлениями на тему границ сциентистских амбиций.
Нейрофилософ Патриция Черчленд смеется над упреками в сциентизме. Она считает, что эти упреки отражают только лишь мутные глубины человеческого невежества, но никогда не поднимаются на уровень серьезной критики.
