— Я способен измениться. Я податливый.
— Всего доброго, Грей!
Ему понравилось, как она произнесла его имя. Чуть прокатилась по «р», и это звучало не обидно и не картаво. Просто невероятно приятно.
— Хотите, я починю вам калитку? — крикнул он ей вслед.
Она обернулась и насмешливо сказала:
— Ни за что. Годы ушли на то, чтобы привести ее в подобное состояние. Если бы я хотела, давно бы сама починила.
Все это происходило почти три месяца назад. Грей на этом не успокоился. Несколько раз он, как бы случайно, сталкивался с ней на улице и завязывал разговор, по существу вполне дружелюбный. Однажды на прогулке он сознательно позволил своей собаке сорваться с поводка, чтобы иметь возможность вызволить ее из огорода Сары. К несчастью, это случилось в среду, ее рабочий день. Пару раз он заявлялся к ней с цветами из собственного сада. Дары благосклонно и с благодарностью принимали, после чего двери закрывались у него перед носом.
Он попробовал расспросить о ней кое-кого, но быстро оставил всякие попытки из опасения, что ей об этом доложат. В любом случае он узнал очень немного. Ее родители купили дом только после ухода на пенсию, так что детство она провела не в этой деревне. В принципе, здесь о ней знали не больше его самого.
Если бы она явно давала понять, что ей неприятно его внимание, Грей давно бы отступился. Однако, пусть сухо и несколько отстраненно, она, похоже, все-таки принимала его ухаживания. Грей пришел к заключению, что, вероятно, он ее забавляет.
И вот шесть недель назад все вдруг изменилось. Он принес ей небольшой контейнер с сеянцами морозника, которого у нее в саду не было. Она приняла подношение, мило улыбнулась и пригласила его войти. Он пробыл у нее минут тридцать. Грей должен был признать, что она малоразговорчива, но, главное, Сара впустила его в дом.
В тот раз и в последующие его визиты они говорили в основном о делах повседневных. Грей, который никогда не отличался особым терпением, начал падать духом. Он убеждал себя, что еще не вечер, но чувствовал, что топчется на месте. Старания разговорить ее, заставить рассказать о себе, о своей работе успеха не имели. Однажды он перешел черту, спросив, была ли она замужем. Его жестко оборвали. Затем она признала, что пару лет жила с одним человеком, но решила, что ей будет лучше одной.
Она ни за что не соглашалась появляться с ним в публичных местах. Несмотря на финансовые трудности, Грей пригласил ее на обед, и она отказалась. Предложение пойти в театр или в кино также было отвергнуто. Пару раз они заходили выпить в «Козу и свисток», но большей частью сидели и болтали у нее в саду.
Именно там они находились в первую после исчезновения Симоны субботу. Естественно, как и вся деревня, заговорили о Холлингсвортах. Грей устроился на продавленном диванчике с чашечкой горького яванского кофе. Сара непрерывно поглядывала на часы.
— У меня есть своя версия, хотя и довольно экзотическая: она решила постричься в монахини, — сказал Грей.
— Кто? Симона?!
— Ну да. Она наконец осознала, сколь преходяща вся сибаритская роскошь этого грешного мира.
— Как бы не так!
— Ты бывала у них в гостиной?
— Да.
— Ты не находишь, что обстановка там напоминает будуар содержанки?
— Что заставляет тебя думать, будто я в этом разбираюсь? — бросила Сара и, встряхнув часы, приложила их к уху.
— А я так и вижу нашу миссис Холлингсворт! Ножки в золотых сандалиях покоятся на розовом пуфике. На инкрустированном ониксом столике — бокал «малибу» со льдом, украшенный бумажным зонтиком. Она поедает шоколадные трюфели, лениво полирует ногти и почитывает Джеки Коллинз
[8].
— Не помню, чтобы на моих занятиях она проявляла особую утонченность вкуса.
— Засахаренный миндаль на ножках — вот кто она такая.
— А ты что делал в «Соловушках», можно узнать? — Сара поставила его чашку с блюдцем поверх своей и направилась к кухне. — Ослиное молоко для купания поставлял, что ли?
— Мы же с ним были друзьями. В некотором роде.
— Партнерами по бизнесу, насколько мне известно. — Уже стоя в дверях, она обернулась и смерила его странным взглядом. Заинтересованным, любопытствующим, но без тени симпатии. — Так писали…
— Ну да, «Эхо Каустона»!
— Точно.
— Я доверял ему. — Он пожал плечами. — Что ж, сам виноват. Давно известно: когда деньги входят в дверь, дружба удирает через окно. Вот так-то.
— Ты действительно его побил?
— Да.
— И всего лишился? Всего-всего?
— Не совсем. При мне остался мой отрицательный капитал
[9]. Примерно пятьдесят тысяч, по данным последнего аудита. Ну и мои долги. Ах да! Еще собака. Она до сих пор со мной. Так что все не так уж скверно. Нужно быть оптимистом.
— Я бы так не смогла.
— А я и не собираюсь сидеть сложа руки. Подал иск на все, что этот подонок выручил.
Сара поставила диск (это была «Di’, cor mio»
[10], ария из Генеделевой «Альцины») и стала бережно снимать тонкий муслин с куска глины на мраморной подставке. Стало видно, что это удлиненная мужская голова с вислым носом и тонкими губами, уголки которых опущены. У головы еще не было глаз. Грею показалось, что человек изуродован, хотя он и знал, что работа находится в стадии созидания, а не разрушения.
Грей подхватил свой пиджак и собрался уходить. Он всегда тонко улавливал, когда отведенное ему время вышло, и не хотел рисковать. Им владело чувство, что Сара забывала о его существовании в ту самую минуту, когда за ним закрывалась дверь.
На пороге он оглянулся. Низко склонившись над подставкой, Сара вдавила большие пальцы обеих рук в глину, слегка подвигала ими и убрала руки. Хотя появились просто пустые глазницы, выражение лица внезапно стало живым и осмысленным. «Одно касание — и вот оно, полная метаморфоза! Как такое возможно?» — подумал изумленный Грей.
Пока эти двое сидели и болтали, в другом месте происходило нечто, прямого отношения к Холлингсвортам не имевшее, однако приведшее к тому, что исчезновение Симоны получило более широкую огласку.
На главной улице Фосетт-Грина, пересекавшей переулок Святого Чеда, как перекладина заглавного «Т», располагалась деревенская лавочка, которая звалась на старый лад, «Конюшней», и принадлежала Найджелу Босту.
