Большое расстояние между обеими башнями и плоскость фронтона создают впечатление, что видишь широкую поверхность седла на крупе лошади, где башни служат опорами для рук. Между ними, как и у церкви Сен-Сюльпис (Святого Сульпиция), располагается большое открытое пространство, над которым на северо-восток проплывают огромные влажные тучи, похожие порой на нагнувших голову с курящимися гривами и лбами монстров с большим брюхом. Небо же между ними выглядит немыслимо высоким и особенно насыщенно-синим, где далеко-далеко образуются перистые облака, несущиеся в обратном направлении.
Отвернувшийся от солнца серый фасад представляется более темным, чем сама сажа, и кажется влажным. В некоторых местах – острых выступах колонн и карнизах – вода и ветер сделали свое дело и потерли их до такой степени, что в результате этого стала проступать такая же белизна, как у старых костей. При этом солнце постоянно светит над левым берегом, освещая лишь одну сторону улицы.
Порой кажется, что шум от торговли вновь просыпается и вырывается из пустоты, а светлые ослепляющие фронтоны домов начинают желтеть и становятся уже выше пятого, а то и шестого этажа. И тогда начинает чудиться, что в открытых жалюзийных шторах появляются принесенные мягким светом суетящиеся люди, а число оконных рам утраивается.
То вдруг потемнеет и начинает казаться, что вот-вот пойдет дождь, но тут внезапно, как по щелчку, снова появляется солнце, и в его лучах в воображении возникает картина стоящих под колоннадами друг за другом вдоль стены в очереди людей перед мясной лавкой. Причем рядом возникает фигура полицейского, следящего за тем, чтобы между колоннами можно было бы свободно проходить. При этом он прислушивается и смотрит куда-то в сторону, в результате чего только некоторые из этой длинной очереди бросают на него взгляд.
В очереди царит мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая отдающимися эхом шагами прохожих и старомодными сигналами клаксонов. Иногда в ней возникает ворчащий клубок людей с изможденными от ожидания лицами и беззащитных от этого безжалостно-ослепительного света, высвечивающего прищуренные глаза и появляющиеся от этого мелкие морщинки. На некоторых из них, тупо прижимающихся друг к другу туловищами, падает тень от колонн. При этом ученицы, наморщив лоб, в тени какой-нибудь широкой спины читают дешевые бульварные романы, держа их поближе к глазам.
Внезапно на двери в лавку появляется черная табличка, на которой мелом написано: «Остались кишки». Тогда кто-то, почти задохнувшись с втянутым животом, с трудом начинает пробиваться сквозь плотную толпу и что-то кричать в направлении двери, тряся пустыми вывороченными наружу рыночными сумками.
Прямо к поперечному нефу церкви Сент-Эсташ ведет невероятно высокий и узкий туннель. Наверху висит кашпо с увядшими, но чрезвычайно яркими розами, а на стене – большая тарелка с потертым рисунком.
Современный портик, много статуй со слепыми глазами. Они смотрят поверх черных ветвей двойных арочных контрфорсов.
Голуби и голубиное дерьмо. Неухоженные кустарники.
Ход вокруг часовни снаружи подвергся воздействию времени, как и боковой неф – его пилястры страшно утончились. Прикрепленный спереди классический фасад отошел слишком далеко – видны следы отсутствующей башни и несколько светлых тесаных камней на фоне неба.
Все свободное пространство занимают торговцы в беретах. Перед порталом поперечного нефа стоит десяток полицейских, растянувшихся по одному вдоль тротуара. У них околыши фуражек красные, а свои золотистые номерки они носят на груди.
Скопилось много ожидающих открытия лавок людей. Сами же помещения для посетителей пока закрыты – шлангами для воды в них убирают мусор.
Изношенные кожаные куртки. Одинокие ученицы в облегающих светлых платьицах и высоких сапожках, засунув руки в карманы, курят среди мужчин на холодной и темной булыжной мостовой. На прилавках стоят большие овальные корзины из стального троса с пучками салата, разложенными по стенкам таким образом, чтобы внутри по центру оставалось пустое пространство. При этом темные и вялые листья салата воткнуты между тонкими щелями и прижаты к стенкам тонкими деревянными дощечками.
Внезапно запахло лавром. Пирамида из апельсинов, где каждый фрукт был завернут в специальную матовую бумажку, обрушилась. Виновниками этого оказались две монахини в пыльных и неудобных рясах, тащившие тяжеленный мешок, выскользнувший у них из рук. Одна из них, та, что помоложе, опустила капюшон на затылок и улыбнулась вымученной, извиняющейся улыбкой, осветившей ее розовые щечки, на фоне которых в глаза бросались черные роговые очки. Вторая же согнувшаяся монахиня только пыхтела, едва переводя дух.
Тут из автомобиля без всяких опознавательных знаков вышел громадный немецкий солдат в форме морской пехоты и раскачивающейся походкой направился к лавке. Подойдя к ней, он дружески поздоровался с хозяином, стоявшим широко раздвинув ноги, и снисходительно похлопал по плечу его кожаной куртки.
Рубрика: один-одинешенек или гражданский
Метро. Не доходя двух метров до автоматической двери, где сидит контролер, «он» обращает внимание на одну женщину. Ее рука незаметно перемещается к внутреннему карману пальто и достает из портмоне с немецким удостоверением билет голубого цвета с темными полосками. По краям портмоне тонкая и уже начавшая расслаиваться кожаная кайма. Женщина так быстро извлекла из него искомое, что служащий увидел только один уголок удостоверения, а люди, стоявшие спереди и сзади, вообще ничего. Заглянуть в портмоне могли только те, кто делал это специально, воспользовавшись остановкой очереди.
Тогда их лица стали выражать глубокое уважение, что не могло укрыться от служащего. Он начинает делать своеобразные движения рукой, которые могли означать: что там такого особенного, подумаешь, немецкое гражданское удостоверение, таких тысячи, и это совсем ни о чем не говорит.
Служащий сидит, а его голова находится на уровне груди проходящих. Крылья его носа трепещут, веки полуприкрыты, а глаза либо излучают искорки, либо подернуты пеленой. Один из пассажиров вежливо говорит: «Большое спасибо», другой с отсутствующим видом кивает головой, а третий проходит вообще без какой-либо реакции, лишь сжав губы, как бы подчеркивая, что он весь охвачен какой-то идеей.
Роль кондукторов лучше всего подходит женщинам. На осунувшихся лицах у них застыла некоторая отрешенность, но глаза широко раскрыты. Они явно пытаются что-то заметить. Их взгляды скользят по плечам прохожих, одетых в скромные, блеклые, но в то же время безукоризненно сидящие по фигуре легкие пальто. Спины парижан немного сгорблены, что означает покорность судьбе и желание, чтобы случившееся никогда больше не повторялось.
На перроне люди ходят взад и вперед, избегая вновь попасться на глаза кондуктору. Они держат руки в широких и бездонных карманах пальто, где хранится мелочь, наполовину пустые спичечные коробки, скрепки и истрепанные билеты в кино.
На сводчатых, окрашенных в белый цвет кирпичных стенах висят плакаты, предупреждающие о необходимости соблюдения пожарной безопасности, афиши театров и газеты с объявлениями «Зимней помощи»
[18].
