Затем различается какое-то особенное возбуждение, перекрывающее все остальные звуки и напоминающее не то жалобу, не то смех с примесью металлических ноток. Иногда кажется, что одно из деревьев намерено выйти из общего ряда. Внешне оно спокойно, но его листочки, по-сестрински переплетясь с листьями соседних деревьев, начинают по-новому устойчиво шуметь.
Воздух наполнен летающим тополиным пухом. Бело-серые хлопья прилетают сюда и с противоположного берега, ложатся на брусчатку мостовой, но ветер их оттуда сдувает. На лестницах тротуара и в подворотнях он намел целые кучи.
На деревьях еще много бело-серого цвета. Над порталами возвышаются каменные скульптуры человеческих голов с округлыми лбами и глубоко запавшими глазами. Появляются уже и опавшие сухие листья. В одном из окон полощется желтая шелковая штора, крепко закрепленная на другом конце. Когда шелест деревьев стихает, то слышны ее быстрые, ритмичные хлопки. И так продолжается до тех пор, пока штора окончательно не запутается.
Большинство окон открыты, и они позволяют заглянуть в скупо обставленные комнаты с высокими потолками. Тополиный пух пролетает вдоль и залетает внутрь этих темных узких прямоугольников. Тишину нарушают только крики проносящихся мимо ласточек.
Обмазанный серо-зеленой краской фасад последнего дворца, возвышающегося возле небольшого скверика на западной стороне острова, почти незаметно наклоняется вовнутрь и разделяется на части тонкими пилястрами и лентами. Разделенные на мелкие фрагменты окна до сих пор обклеены крест-накрест бумажными лентами. Между оконными проемами посередине красуется одна и та же лепнина, изображающая Геркулеса, стоящего возле коленопреклоненного кентавра.
На востоке звуки разделяются. Теперь к ним добавилось звучание колоколов собора Парижской Богоматери. Но и этот перезвон, хотя его и приносит ветер, слышится как будто из-за барьера, и ухо его полностью не воспринимает.
Со стороны солнца низко летит одиночный самолет. Рев его двигателей, перебивая перезвон колоколов, отражается от ставен окон серого фасада недовольным урчанием.
Перемены в доме терпимости
Рыбные консервы, которые доставили из советского посольства, оказались совсем неплохими. Это была осетрина. Во всяком случае, именно осетр изображался на этикетке консервной банки. Эту длинную рыбу с немного поднятой головой не спутаешь ни с какой другой. Они прислали консервы прямо в офис, а с ними еще четверть фунта чаю – желтый блестящий пакет, тоже происходивший из конфискованных в русском посольстве вещей.
Теперь, черно-коричневый, как чернила каракатицы, он дымится в кружках. Немного маслянистый на вкус, этот чай оказался гораздо крепче того, каким недавно снабдили отель, где мы остановились, заявив при этом, что его запасы заканчиваются.
Тот чай совсем не содержал в себе настоящих чайных листьев, а состоял из отходов в виде перемолотого порошка. Однако фрейлейн Клейтер утверждает, что это настоящий персидский чай.
За едой мы обменялись мнениями относительно статьи, появившейся в вечернем выпуске французской газеты «Я везде»
[24] с кучей фотографий, на которых ничего, за исключением пары освещенных вспышками лиц солдат, разобрать было невозможно.
Речь шла о проведенных накануне обысках и конфискации имущества в советском посольстве. В статье рассказывались жуткие истории о скрытых люках, темницах, электрических ваннах для сожжения фрагментов трупов, которые там якобы обнаружились. Это мгновенно позволило пролить свет на целый ряд остававшихся до этой поры невыясненными происшествий последних лет.
Что касалось этих ванн, то тут заморочить нам голову не удалось, ведь в каждом посольстве есть служащие, отвечающие за уничтожение документов и соответствующие простейшие приспособления. Лучше бы поторопились сохранить продукты питания, но теперь было уже поздно. Они достались нам. Недаром шофер нашего посольства Алекс, чья мать являлась уроженкой Эльзаса, а отец русским генералом, который долгое время прожил в Испании, заявившись с целой сумкой деликатесов, с усмешкой заявил:
– Господа! Это первое и последнее, что нам удалось выжать из России. Большего из нее вытянуть не удастся. Можете в этом не сомневаться, ведь русские не французы.
Он поднял вверх прокуренный и желтый от никотина палец и продолжил:
– Повторяю. Это не французы. Не стоит рассчитывать ни на меха, ни на икру.
Непонятный человек этот Алекс, и тем более не ясно, как такой тип мог стать сотрудником германского посольства. Да и внешность у него была как у орангутанга, и ему ничего не стоило поднять зубами стул.
Когда с едой было покончено, мы немного послушали радио – старенький приемник, оставшийся в дежурке. Но танцевальную мелодию поймать не удалось, так как все радиостанции передавали на французском последние немецкие новости и выигрышные числа лотерей.
Сегодня опять было душно и никаких признаков прохлады не наблюдалось, хотя наступил уже поздний вечер. После ужина рубашка по-прежнему прилипала к его спине, как и в обед, когда «он» задремал, положив голову на скоросшиватели.
Ц. подошел к окну и распахнул его – на западе стало видно белесое небо с небольшими облачками, которые казались белее, чем тлеющие фитили. На улице было еще светло как днем, и в помещение хлынул поток горячего воздуха.
– Смотрите скорее! – воскликнул Ц. – Наша прелестная подружка снова показалась! Проклятье! Она вновь уходит!
Он имел в виду девушку в коротеньком шелковом пеньюаре, которая по вечерам иногда на несколько минут выходила на балкон – узкое пыльное решетчатое сооружение, опоясывавшее весь этаж напротив. Судя по ее не совсем развитым формам, она была еще совсем юной. В ее вырезе на груди ничего не просматривалось.
Они и раньше частенько наблюдали за ней через щели жалюзи. Сейчас же из комнаты, куда она скрылась, послышались звуки пианино – выполнялось упражнение для пальцев по всей клавиатуре. В мозгу поневоле возникала картина карабкающегося наверх усталого человека, которому не хватает дыхания. Звучание напоминало жалобное стенание древнего комода, и создавалось впечатление, что струны пересохли, а молоточки потеряли войлок. Правда, оно было все же лучше, чем тот душераздирающий плач, который издавала вышедшая из ума седовласая старушка. Зовя свою кошку, она в полураздетом виде целыми днями шаркала по комнате при широко открытым окне.
На улице, похоже, стало еще светлее. И никто не замечал горевшие на столах ночники, хотя желтоватый отблеск простыней – постели были уже разобраны – напоминал об этом.
Из-под подушки в его номере высовывался уголок красочно иллюстрированного журнала «Через замочную скважину». «Он» взял его в руки и начал листать, рассматривая неприличные фотографии. В нем, в частности, было сделанное со спины фото молодой женщины в одних коротких кожаных штанишках. При этом на этих штанишках на ягодицах имелось большое овальное окошко. На следующей странице красовалось изображение той же сомнительной дамы, но внизу уже совершенно оголенной. И только ее спину прикрывал плотно зашнурованный корсет из черного шелка.
