Откинувшись назад, «он» устроился поудобнее и стал наблюдать за своей соседкой. Она сидит на краешке мягкого сиденья, направив колени в сторону выхода и демонстрируя свое безразличие. Можно было видеть лишь ее спину в свободного покроя красном шерстяном платье и золотистую гриву волос. Внешность у нее довольно заурядная, но ему так не кажется. «Он» чувствует себя все более неуютно, но продолжает изображать праведника, тогда как остальные не скрывают желания провести с ней время наедине. В их взглядах можно прочитать: «Мы тоже умеем себя вести как джентльмены, но эта шлюха…»
Желая произвести благоприятное впечатление на спутницу не свойственным ему звучным басом, «он» рассказывает о своих подвигах и спецзаданиях, о том, как производил топографическую съемку для полевых аэродромов и о том, что прошло всего три месяца с того момента, как его перевели из действующей армии. При этом, как бы вскользь, «он» замечает, что французы снова стали вести себя слишком нагло, надеясь на победу русских.
– Но на это рассчитывать не приходится. Через три недели с русскими будет покончено, – с апломбом заявил «он».
Немцы в гражданской одежде в разговорах участия почти не принимают. Того же, с кем «он» преимущественно беседует, больше беспокоит то обстоятельство, что солдат не признал в нем лейтенанта, находящегося в отпуске.
Голоса солдат в соседнем купе, несмотря на приглушающие звук стены вагона, звучат громко, а их желание познакомиться с хорошенькими француженками и плохо скрываемая гордость победителей придают им грозные оттенки. Поэтому стоящие в жилетках в проходе спортивного вида молодые спутники француженок все чаще переводят озабоченные взгляды с раскрасневшихся солдатских физиономий на курьерское купе.
Другой француженке, сидящей в уголке мягкого купе рядом с проходом, тоже приходится нелегко. Ей безмолвно приходится сносить удвоенное внимание со стороны трех одетых в гражданское немцев. Сидящий напротив нее буквально сверлит ее своими маленькими голубыми глазами, посверкивая толстыми стеклами роговых очков. Этот человек постоянно нервно потирает руки, вздувшиеся жилы которых не могут скрыть даже длинные рукава его рубашки. Не сводит глаз с нее и второй попутчик, сидящий рядом с первым. Правда, время от времени он бросает взгляд за окно и начинает комментировать увиденный пейзаж, например: «Сейчас мы подъезжаем к Сене… Там должен располагаться город Мелен».
Однако когда его земляки, оторвавшись от своих дум, приходят в себя и начинают на его слова реагировать, «он» все свое внимание переносит на объект своей охоты, изо всех сил стараясь завлечь ее в расставленные им сети. «Он» становится неразговорчив и отвечает нервно и коротко, а то и вовсе не удостаивает ответом своих товарищей.
Тем временем его жертва торопливо до ворота застегнула все пуговицы на своей шелковой блузе в стиле мужской сорочки и набросила на себя жакет сопровождавшего ее молодого человека. Затем она энергично откинула голову на мягкий подголовник и попыталась заснуть. За этим, закинув ногу на ногу, внимательно наблюдали соседи по купе. Однако сквозняк старался разлепить ее веки. К тому же на лбу у нее выступили капельки пота. Но француженка лишь облизала алые губки и втянула в себя воздух.
Когда она открыла глаза, со всех сторон ей предупредительно стали протягивать сигареты. «Он», заботливо прикрыв зажигалку ладонью от сквозняка, предложил огонек. Ее же трое попутчиков по купе вспомнили о своих зажигалках слишком поздно. А поезд все продолжал мчаться сквозь темные лесные массивы, и в наступивших сумерках ее лицо смотрелось лишь как золотисто-коричневый овал.
Большие поляны. Переправы через реки. В купе становилось все темнее, и лампы в углах на короткое время замигали, словно пробуя свои силы.
Один из солдат со стоном встал. Когда его кованые сапоги направились к проходу, светлые сандалеты француженок, как мышки, спрятались под сиденьем.
Поезд оставил позади себя лесные массивы и, набирая скорость, помчался по плодородной равнине с пшеничными полями. Ночь наконец-то начала вступать в свои права, погасив почти все краски. Серебристый отблеск сохранился только на полях, засеянных ячменем и овсом. На небе же просматривались следы розового и изумрудно-зеленого света.
Со стороны горизонта, казалось, быстро надвигалась какая-то необычайно утонченная серо-фиолетовая стена, заслоняя собой небо и растворяя в себе одно за другим поля и полосы деревьев. И на этом темном фоне четырехугольные оконные проемы погрузившегося почти в кромешную темноту купе начинали быстро затухать.
Стройные ряды темных каштановых аллей пересекали посевы и плотной массой приближались к железнодорожному полотну. На фоне неба проплыл силуэт старого, крытого соломой сарая с покосившейся на одну сторону клинообразной крышей. Внезапно из-за тучки, отразившись от окна купе, выскочил бледный месяц, сначала напоминая съеденный небом круг, а потом превратившийся в светящийся серп, выкованный из меди и серебра. Его усиливавшийся каждую минуту свет, казалось, пульсировал.
В лунном свете за окном проплыли очертания какого-то промышленного предприятия с торчавшими трубами, походившими на башни. Исходивший из них дым сливался и образовывал на небе одно неподвижно висящее вытянутое гигантское облако. Начинался пригород.
Прогулочный пароход
Серое утро. Все небо затянуто низкими облаками, чуть ли не касающимися крыши министерства военно-морского флота. За дождевой завесой купол базилики Сакре-Кёр смотрелся как призрачный. Дождь все усиливался. Каждую секунду его струи должны были обрушиться на дворцово-парковый комплекс Тюильри. После душной безветренной ночи и напрасно ожидаемой грозы листья на деревьях стали какими-то серыми и грубыми.
Со стороны реки из-под моста донесся какой-то стрекот и завывание музыкальных инструментов. Наполовину скрытый его аркой и прижимаясь вплотную к стенке набережной, показался небольшой прогулочный пароход с солдатами в серой униформе. Ему требовалось пропустить шедшую навстречу баржу. Над верхней палубой, чуть повыше дымовой трубы, был натянут серый тент.
Солдаты молча сидели рядком, положив руки на колени, уставившись на облицовку набережной. Ее камень, впустив в себя большие стальные кольца, казался мягким и рыхлым. Открытая бетонная пасть канализационного коллектора беззвучно стонала. Наверху же набухали животы балясин, и висело небо, усеянное соплодиями платанов.
На корме, обрамленной тонким плетеным шнуром, стояли несколько медсестер. Худая, как селедка, стюардесса, которая, по всей видимости, продавала сигареты, пробиралась через вытянутые ноги в солдатских сапогах. На гриве ее русых волос криво сидела большая, похожая на бескозырку беретка с красным помпоном. Глаз радовали только ее стройная подвижная талия и выступающие худощавые бедра. Экипаж же в синих матросках передвигался с наружной стороны лееров – настолько были переполнены палубы.
Стал виден и оркестр – четверо наемных блеклых гражданских, сидевших на складных садовых стульчиках в тесном углу между мостиком и поручнями. Среди них был и саксофонист с мясистым носом и тщательно выбритым лицом. Длинные золотисто-коричневые мысы его сапог, высунувшись с палубы, двигались в такт музыке. Сам же он не отрывал глаз от стоявших выше его людей, опиравшихся о леера мостика.
