Дядя Макс слушал его, прикрыв глаза, а когда заговорил, то голос майора стал совсем тихим, едва различимым. При этом яйцевидная голова этого офицера, с высокими залысинами и густыми светлыми, тщательно причесанными волосами, смотрелась весьма впечатляюще.
– Конечно, конечно, я вас очень хорошо понимаю. Но иногда подобные мероприятия проходят вхолостую. Так что особенно многого от него не ожидайте. Вы просто станете свидетелем многочасового бормотания, раздающегося со всех сторон от стоящих над картой, попыток проиграть различные варианты и желания отложить на потом принятие окончательного решения. В ходе взрывов бешенства произойдет немало кадровых перестановок. Знаете, все это мало радует, и, честно говоря, я сильно сомневаюсь, что вас туда допустят. Но, возможно, вам и повезет.
– Вы должны меня понять, господин майор… – вежливо давая понять, что время визита на исходе, пробормотал «он».
Тогда, поняв, что разговор окончен, дядя Макс снял очки и мрачно посмотрел на него. Ведь он еще не излил свою желчь до конца. Майор провел рукой по волосам и сглотнул, дернув своим выступающим кадыком.
Чтобы сгладить возникшую напряженность, «он», запинаясь, произнес:
– Я не… Я никогда не состоял в какой-либо партии, а у штурмовиков находился временно, иначе мне не дали бы поступить в вуз. Я весьма далек от политики и, клянусь Богом, в 1932 году еще учился в школе. Мне и не снилось побывать в месте, где творится подлинная история, и прикоснуться к стрелкам на мировых часах, показывающих приближение решающего часа. Я о таком и не мечтал. Просто мистика какая-то… Простите, не знаю, как и сказать. Знаете, для меня присутствие на таком совещании явилось бы вершиной моей здешней деятельности, поскольку чувствую, что меня очень скоро отсюда уберут.
– Кто вас отсюда уберет, о чем вы говорите… Лично я уже три года ожидаю, что это случится со мной. Более того, усердно работаю над этим, правда, периодически. Нет, голубчик мой, так дешево вам отделаться и уйти отсюда не удастся. – Голос дяди Макса вновь задрожал, и в нем появились угрожающие нотки. – Не думайте, что вас просто так отошлют отсюда на фронт, как простого маленького ефрейтора, или кем вы там являетесь в действительности. Вы слишком много знаете. На вас лежит отметка, мой дорогой, и для вас отлита специальная пуля… Впрочем, вы и сами это знаете… И от того, гуляете ли вы вместе со всеми в столовой или корпите каждый вечер над своими папками, засиживаясь далеко за полночь, абсолютно ничего не изменится. А теперь, как говорится, с Богом.
Закончив свою речь, майор с таким трудом подал ему руку, что складывалось впечатление, что кто-то взял его за локоть и принудительно согнул ее в локте. Затем дядя Макс странным образом, на цыпочках, направился к двери, бормоча на ходу:
– Вы окончательно испортили мне настроение, и я всерьез рассердился. Да, если я и сказал что-то вольное, не трудитесь передавать мои слова дальше по инстанции. Сегодня вечером мне довелось побывать и у зубного врача, и это неприятное покалывание в затылке…
На прощание майор лениво махнул рукой в немецком приветствии и скрылся за дверью.
Генштабисты и резервисты
Ох уж эти молодые офицеры генерального штаба и постоянно обновляемые декорации штаб-квартиры срезанными цветами! Красные и белые розы, в которых иногда мелькают желтые, а порой и просто мак-самосейка. И не имело никакого смысла на них злиться, ведь здесь был совсем иной мир!
Цветы цвели здесь установленный им срок, сочетая свой запах с ароматом, источаемым лосьоном обер-фельдфебеля интендантской службы. Генштабисты же потребляли горы бумаги, составляя проекты приказов и директив, вытаптывая при этом ковры. Они до хрипоты кричали в трубки телефонов, требуя все новых чертежников и обученных стенографистов.
Иногда генштабисты выезжали на театры военных действий, за которые отвечали, и им требовались самолеты и легковые автомобили, способные передвигаться быстрее мысли, чтобы обернуться к ужину. Они всегда производили хорошее впечатление во всех посещаемых ими командных инстанциях, сразу же обнаруживая наиболее уязвимые места.
После их возвращения адъютанты и писари вынуждены были трудиться всю ночь напролет, так как отчет о проделанной работе требовалось направить в другую особо охраняемую зону уже на следующее утро. Кое-кто из них отличался румянцем на щеках и прилежностью, другие были честолюбивы и выглядели несколько осунувшимися, а третьи, закончившие гуманитарные гимназии, умели неподражаемым образом набрасывать на плечи меховые пальто.
Однажды ночью состоялась крупная вечеринка с бурным весельем, отличавшаяся большим шумом, а на следующее утро прошли торжества по поводу перевода отдельных работников с надеванием парадной портупеи, держанием фуражки в руках и вручением новых звездочек на погоны, если это было возможно.
Затем виновники торжества отправились в краткосрочный отпуск, а через некоторое время от них пришли письма с новых мест службы на фронте. Эти письма содержали восторги по поводу того, как легко дышится на свежем воздухе. Одновременно в них утверждалось, что их новые начальники оказались просто идеальными, а вот вооружения в их дивизии явно не хватает.
Потом от убывших долго не было вестей. И вот однажды кто-то из офицеров сообщил в столовой, что получил печальные известия – один из их общих знакомых погиб в Апеннинах, наехав на мину, другой пал смертью храбрых, попав в переделку вместе с 6-й армией в Румынии, а третий попал в окружение в составе группы армий «Север» на Балтике.
– Жаль, такой замечательный парень. Я очень любил и ценил его, – каждый раз при упоминании очередной фамилии слышались голоса.
С офицерами резерва «он» по вполне понятным причинам контактировал больше. Это были сплошь приятные галантные господа, и могло показаться, что они являлись его родственниками – настолько близкими казались их взгляды. Но такое впечатление оказалось обманчивым.
Ведь именно эти люди являлись самой уязвимой частью данного штаба, и надо было с ними держать ухо востро, чтобы не сболтнуть лишнего и не попасть в беду. На деле они оказались отвратительными экземплярами, скользкими и хладнокровными, как жабы, годами сидевшими на одном месте и не проявлявшими никакого служебного рвения. Эти резервисты быстро и играючи справлялись с привычной рутиной, давали точную информацию, легко устанавливали контакты, умея к каждому подобрать ключик и не давать повода для агрессии в свой адрес, но при этом ничего не делали. Если разобраться, то самый невзрачный солдат зенитного расчета вносил больший вклад в войну, чем они!
Чего стоили одни только их покачивания головой, когда дело было худо, их надувание щек, сетования на то, что без снотворного они не могут уснуть, и их нарочито вялый аппетит. Зато любой успех они приветствовали, издавая какой-то утробный звук. Очень раздражала их манера держать себя по-приятельски и многозначительно поглядывать из-под очков в золотой оправе. Когда дела шли хорошо, они всегда старались дать «дельные» советы. В частности, о том, как лучше было бы осуществить финансирование восточных областей или организовать кредитную систему на Балканах. Интересно, почему при отборе людей на столь ответственные должности, например, на место советника начальника Верховного командования вермахта по вопросам снабжения войск горючим, не учитывались особенности работы в этом штабе?
