Еще год назад лица у большинства местных обитателей были совсем иные, но на это тоже никто не обращал внимания. Здесь было только несколько фигур, олицетворявших собой действительность и формировавших здешнюю атмосферу. Фигуры же второго и третьего ранга погоды тут, естественно, не делали. Но их отправлять на фронт никто не собирался.
Не трогали и совсем малозначащих лиц, к которым относились, например, печальные и с отвисшими щеками старожилы в фуражках, из года в год подметавшие дорожки от листвы. Больше они явно ничего не умели. Один такой дворник жил в чаще древних елей за курьерским пунктом в небольшой деревянной избушке, рядом с которой располагался крольчатник.
К числу постоянных обитателей принадлежал и заведовавший кухней фельдфебель с манерами как у пастыря и бесчисленными блестящими кудряшками на голове, а также обер-фельдфебель интендантской службы. К старожилам относился и гнусавый, вечно кислый генерал с больным сердцем, являвшийся заместителем заместителя крупного начальника. Он еще летом перед Сталинградом и даже перед началом войны с Россией предупреждал о грозящей катастрофе, а теперь постоянно хотел уволиться по состоянию здоровья или по непригодности. Однако его не отпускали, и он продолжал брюзжать, указывая на изменившееся соотношение сил.
К таким же старожилам относился также молчаливый штабс-ефрейтор из курьерского пункта с отстрелянным или отрубленным пальцем и красной в желтую полоску папкой с секретными документами под мышкой. Этот ефрейтор имел странную привычку втягивать голову, как будто на улице шел дождь. К ним принадлежал и кухонный пес Путци, который с начала войны на самом деле был уже четвертым Путци по счету. Первоначально этот шпиц принадлежал давно осужденному итальянскому военному атташе Маррасу. Была еще и очень умная такса адмирала С., пребывавшего в Швеции или уже умершего.
Стоит упомянуть также ответственного за военный дневник фюрера, который, несмотря на отменное питание, становился все худее и прозрачнее. Вскоре он оказался не в силах открыть даже дверцу несгораемого шкафа.
– Так вы скоро превратитесь в привидение и будете пугать русских экскурсоводов, когда они станут водить здесь американских туристов, – пошутил как-то молодой ротмистр, относившийся в ведомству управления внешней разведки.
Этот милый ротмистр сначала был офицером связи, потом короткое время провел на фронте, а теперь служил при штабе 70-го корпуса
[57], сглаживая разногласия между фантазерами-генералами и генералом артиллерии при верховном командовании сухопутных сил вермахта и многими другими.
Стоит упомянуть и одного симпатичного и остроумного парня, который был настоящей душой компании и всегда собирал вокруг себя людей в углу офицерской столовой, откуда постоянно доносились взрывы смеха.
Как-то раз к ним подошел генерал Х. со своей тросточкой, чтобы тоже принять участие в веселье. Однако этот генерал, больше походивший на домового, чем на начальника, не принадлежал к этому неприметному, но веселому кадровому персоналу, на котором, собственно, и основывалась вся жизнь этого штаба. Вскоре его в особо охраняемой зоне уже никто не видел – на блистательном лимузине он отправился вслед за другими бравыми начальниками с не менее лихими указаниями. Исчезли и эксперты абвера с землистыми лицами вместе с высококлассными машинистками, делавшими невероятное количество ударов в минуту и, по слухам, вышедшими в течение четырех недель замуж. Не стало видно и носившей знаки различия ефрейтора-поварихи из берлинского отеля «Адлон», а также массажистки с Курфюрстендамм…
Течение дня
«Он» в любое время дня без всяких раздумий и без взгляда в окно, чтобы сориентироваться по солнцу, легко мог сказать, который час. Конечно, не с точностью до минуты и секунды, как по радио, но вполне достаточной для ориентации по времени. Кроме того, «он» точно мог назвать уровень атмосферного давления, ориентируясь по каким-то ему неведомым признакам.
Кривая, характеризовавшая показатели царившего в особо охраняемой зоне настроения, за исключением совсем малых отклонений, всегда оставалась неизменной. Только по утрам всегда наблюдался некоторый всплеск.
Все так же в строго определенный ранний утренний час приходила почта. Следовал быстрый ее просмотр, после чего листочки бумаги комкались или рвались на мелкие кусочки. Затем все окончательно просыпались, и начиналось самое плодотворное рабочее время, продолжавшееся до обсуждения обстановки у фюрера.
Тогда кривые на осциллографе времени на короткий срок превращались в прямые линии, а затем на нем вновь появлялись нервные всплески. Перед едой делалась всеобщая попытка все решить и вновь завести механизм военной машины, но вскоре энтузиазм пропадал, желудок напоминал о себе, и наступал обед, после которого на осциллографе опять шла прямая линия, но уже более четкая и серебристая. В это время следовало особенно следить за своими высказываниями и движениями.
Затем кривая напряженности спадала и уходила в минус, образуя напоминавший ванну провал, означавший послеобеденный отдых, длившийся в особо охраняемой зоне два-три часа. В это время большинство ее обитателей ложились на постель, и наступала глубокая тишина, более полная, чем ночью. Потом на осциллографе наблюдался плавный всплеск, и наступала пора прогулки, которую большинство избегало. Затем, когда проходило бурное заседание под кварцевой лампой, линия начинала резко подниматься, а потом вновь шла спокойная прямая с небольшими всплесками, когда фрейлейн Раушколь осуществляла диктовку указаний. Вечером же кривая постоянно менялась, и, наконец, наступал час относительной свободы, когда большинство обитателей особо охраняемой зоны ложились в заранее разобранную постель. Однако порой наблюдался и лихорадочный всплеск, означавший ночную работу, результаты которой на следующее утро надлежало кропотливо сократить и исправить.
Иногда в полночь наблюдалось несколько неожиданных зубцов в виде песчаных башен на пляже. Это находило выход напряжение, возникавшее при просмотре кино, что напоминало внезапную смену теплого воздуха на арктический холод. Все быстро устремлялись в офицерскую столовую, чтобы успеть до ее закрытия промочить горло рюмкой коньяка и чашечкой обжигающего кофе. Но порой некоторые бросались паковать вещи, тщательно осматривая, не забыто ли что-нибудь важное, а если такое обнаруживалось, то вскрывали ящики картотек, которые всегда были заперты на случай внезапного нежелательного проникновения. Однако вскоре весь этот ажиотаж заканчивался, и все с облегчением буквально падали в кровать от изнеможения.
Под стеклянным колпаком
Обычно человек быстрее стареет от стрессов, но здесь они полностью отсутствовали. Тут ни разу не прозвучал ни один резкий выстрел, не разорвалась ни одна бомба. Это была такая странная избирательность, которая ставила в недоумение всех новоприбывших. В известной степени даже отсутствие отпусков имело свои преимущества, ведь за пределами особо охраняемой зоны сразу было бы заметно, что отпускник живет в совсем иных условиях, чем обыкновенные люди, под своеобразным стеклянным колпаком. Его выдали бы холеные руки и лоснящееся от сытости лицо.
