Длинное письмо из дома, содержавшее описание различных ужасов, последствий воздушных налетов, а также бесконечные заверения в том, что они не теряют надежды и сохраняют веру в высшее руководство и провидение, все еще лежало без ответа. «Он» не знал, что ответить по поводу того, что повозка прачечной и паром через Майн, из которого постоянно приходилось вычерпывать воду консервной банкой, были обстреляны штурмовиками. У него не было слов, чтобы описать свои чувства по поводу того, что во время налета штурмовиков пожилой супружеской паре С. пришлось укрываться в зарослях мокрой крапивы возле плотины, а лучший друг его семьи директор Т. лишь чудом остался жив. А дело было так: Т., как всегда, рылся в семейных бумагах в несгораемом сейфе, как вдруг внезапно рядом с ним обрушилась часть потолка. После этого на лестнице его чуть было не смыла настоящая стена воды, возникшая из-за разрушенной водонапорной башни. Директор и глазом не успел моргнуть, как вода стала доходить ему до груди. Тем не менее это не помешало ему в тот же вечер отправиться во Франкфурт на заседание наблюдательного совета и пережить еще две воздушные тревоги во время следования.
Конечно, здесь, «наверху», обо всем этом было известно во всех мельчайших подробностях. И, чтобы узнать о них, ему требовалось сделать всего пару шагов по проходу к управлению люфтваффе и взять там соответствующие донесения. Тем более что девушки там были весьма обходительными. Кроме того, «он» и так постоянно прослушивал вполуха все их разговоры, когда они разбирали донесения, ведь стены здесь были очень тонкими.
Однако «он» не мог сказать, что внутренне сопереживал всем этим мелким происшествиям. Здесь принимались в расчет только крупные события, ведь в этом и заключалось предназначение сотрудников особо охраняемой зоны. К таким событиям относились, в частности, происходившие в течение нескольких дней крупные воздушные сражения с противником, в которых с неприятельской стороны принимало участие великое множество самолетов.
Тем не менее в особо охраняемой зоне извлекли из всего этого новый опыт. Правда, он касался лишь ночной охоты на кабанов. Потом длительное время все умы были заняты гидрогенизационными заводами по выработке жидкого топлива из угля и им подобными задачами. Однако к деталям и подробностям все, находившиеся под стеклянным колпаком, по-прежнему испытывали известное отвращение, и до отдельных переживаний никому не было никакого дела.
Особые условия давления
В офицерской столовой, насколько это можно было видеть со стороны буфета, все еще горело несколько настольных ламп, и клубы сигарного дыма плыли в определенном направлении – где-то оставили открытым окно как своеобразный намек для тех, кто опять не мог закончить трапезу. На этот раз ими оказалась группа майоров резерва, среди которых выделялся дядя М., издавший возглас, похожий на крик хищной птицы.
С прямыми, как палки, спинами господа восседали в огромных мягких креслах, чем-то напоминая мумии. От последних их отличали, пожалуй, только редкие движения руками над столешницей, где в поблескивающих рюмках плескалось коричневое золото остатков ликера. В клубах дыма их лица казались почти черными. Странные, однако, вещи происходят здесь – лица расплываются, и кажется, что они больше не принадлежат своим хозяевам. При этом выражение глаз у некоторых является каким-то потусторонним и злым. Затылки у них незаметно превращаются в бычьи, где образуются вмятины, свидетельствующие о переживаемом застое умственного развития.
Они прошли медленный, но неотвратимый процесс деградации или, если угодно, метаморфозы. Иногда создается впечатление, что события 20 июля полностью перевернули их сознание и привели к его полной деформации. Об этом свидетельствовал хотя бы случай с дежурным майором резерва, который проглядел в радиограмме Роммеля намерение к отступлению. Настолько оно было высказано иносказательно.
Из майора в рядовые артиллеристы. А ведь этот господин являлся до призыва из резерва директором одной известной химической фабрики. И это происшествие заставило крепко задуматься всех остальных майоров резерва в особо охраняемой зоне. В общем, создавалось впечатление, что все они стали работать словно в водолазном колоколе, и к тому же подвергаться самым изощренным притеснениям. Образно это можно представить так, как будто для подачи специального питания для них стали использовать бронированные шланги, а каждый их шаг просвечивать прожекторами мощностью несколько миллионов свечей, создавая в особо охраняемой зоне особые условия давления.
Внутри этого колокола пили шампанское, предавались безмятежному послеобеденному сну, ощущая свою незаменимость и пребывая в уверенности своевременной эвакуации своих семей и в том, что фронт, несмотря ни на что, все еще держится и, конечно же, сюда не докатится.
Снаружи же давление тоже было несколько иным. Его создавал воздух бункера, замаскированные бараки и чистое небо над головой. И мы даже начинали испытывать тоску по звукам выстрелов зенитных орудий, желая ощутить заряд энергии и волны давления из другой особо охраняемой зоны и мучаясь от их неожиданных перебоев, когда собственное мышление вынуждено было отключаться.
Однако на нас давило осознание того, что на яркий свет над нами неумолимо наползала непроглядная темень, исходившая от большевистской опасности для всего мира, болтовни заграничных радиостанций о военных преступниках, к которым их руководители, естественно, не относились. И это несмотря на разрушенные бомбежками предприятия и арестованное правление «Дойче банка».
Равновесие между двумя довлеющими воздействиями порой нарушалось, и для его восстановления требовалось найти дополнительные средства. Не случайно капитан медицинской службы выдавал успокоительные таблетки или снотворный порошок, ведь в особо охраняемой зоне недостатка в медикаментах не ощущалось.
Возможно, все это каким-то образом сдвинулось бы с мертвой точки, если бы пришлось отсюда улепетывать. Однако дороги здесь походили на полосу препятствий для новобранцев, и их было слишком много, чтобы избрать правильную в опускавшейся мгле. Поэтому и появлялось это озабоченное выражение на лицах здешних обитателей, а в таком виде выставлять их фотографии в витринах на берлинской Курфюрстендамм, как и у озера Альстер на улице Юнгфернштиг в Гамбурге, было уже нельзя.
А раньше они там висели, создавая своим мягким благостным взглядом впечатление полного благополучия у прохожих. Ведь этот взгляд на их просветленных и гладких лицах как бы говорил об их способности заглядывать в будущее и решимости вносить свою лепту в процветание нации. Теперь же потребовалось бы написать под фотографиями небольшое разъяснение: «Его внешность изменилась в результате трехлетнего воздействия особых условий давления в штаб-квартире фюрера!»
Рюмка коньяка для нас всегда найдется
Повар уже хотел идти спать. Надев домашние тапочки на голые ноги и заложив руку с поварешкой за спину, он беспрестанно тер глаза. Возле коммутатора у буфета, наморщив лоб от усердия, хозяйничал заведующий столовой фельдфебель. Последний что-то пробовал чайной ложечкой. Не исключено, что свой знаменитый крюшон. Причем весь секрет при его изготовлении заключался в огромной добавке апельсинового и лимонного сока в явном желании подчеркнуть единение с фюрером, который, правда, пил только яблочный сок.
