При приближении этой массивной фигуры, чем-то напоминавшей пагоду, шерсть на Путци вставала дыбом, а обычно стоявшие торчком уши прижимались к низко склонявшейся голове собаки. Павлин же, непонятным образом переживший зиму за стеной из сетки-рабицы, от страха закрывал глаза и пытался взлететь, маша ослабевшими крыльями.
Полковник длительное время провел в Китае в составе военной миссии и теперь пил свой спецкоктейль, изготовлявшийся строго по его рецепту, исключительно из серебряной чаши, украшенной китайскими драконами, которую он отдавал на сохранение фельдфебелю, заведовавшему кухней. Говорили, что вместительная берлинская квартира Шанхай-Лили была сплошь уставлена вазами и бронзовыми фигурками, разлетевшимися на куски уже при первом массированном налете неприятельской авиации, в чем томми являлись большими специалистами.
При всем при этом полковник слыл мастером рассказа различных пикантных историй из жизни китайских борделей, которые будоражили воображение его слушателей. Причем во время повествования Шанхай-Лили не переставал сетовать на безрадостно проведенные годы своей молодости. А так как по окончании войны ничего хорошего ему ожидать не приходилось, то он искренне желал, чтобы она длилась как можно дольше. И действительно, писем, за исключением выписок банковского счета, этот человек вообще не получал.
Нечеловеческое совершенство затемнения
Такой невероятной черноты еще ни разу наблюдать не удавалось. Обычно голые кроны деревьев на фоне неба все же различались. Звезды на небосклоне тоже должны были светить, ведь погода после ужина оставалась ясной.
Дорога узкой лентой вилась меж высоких и глухих стен из листвы, порой теряясь в темноте. Как было бы прекрасно когда-нибудь засунуть по локоть руку в эти листья! Или, насвистывая, медленно пройтись босыми ногами по шуршащей под ними опавшей листве под звуки весело гудящего на реке колесного парохода. Но сейчас такое невозможно, и ни одного судна видно не было.
На небе ярко разгорелась одна звезда, за ней другие, и тьма начала постепенно отступать. Но темнота, причем такая, какую «он» еще ни разу в своей жизни не видел, все еще безжалостно давила. Тусклый свет звезд выхватывал из нее то кусочек ковра из листьев, который, казалось, начинал дымиться, то засохший ствол дерева.
Все казалось каким-то нереальным. И если бы ноги, которые шесть раз на дню проходили по этой тропинке, не находили бы дорогу автоматически, то «он» никогда бы не добрался до дома. Причем его ботинки громко топали, когда «он» шел по тропинке, и начинали чавкать при попадании на влажную лесную почву.
Но что это? Кажется, «он» заблудился! Колею, к которой его вывела тропинка, явно проложили совсем недавно. К тому же нигде не было видно широкого гулкого дощатого моста через путепровод. А этой странной, поросшей мхом стены бункера, в которую «он» чуть не уперся, вообще не должно было быть. Интересно, что это за бункер? Какой-то приплюснутый, вытянутый, без каких-либо окошек, страшный и подозрительный!
Возможно, «он», сам того не замечая, выбрался за пределы особо охраняемой зоны? Ведь в стене из колючей проволоки появились широкие отверстия. К тому же стали просматриваться места, где когда-то проходили пути полевой железной дороги.
Похоже, «он» никогда не вернется домой, что само по себе было ужасно. Ведь снаружи особо охраняемой зоны ему невозможно было сориентироваться даже днем. Там находились разбросанные на многие километры бараки батальона обеспечения, отдельные бункеры, закопанные танки, а также плавающие автомобили, отхожие места, альпинарии, широкие и разбухшие от дождей полевые дороги, которые, правда, должны были уже подмерзнуть, красиво убранные дорожки и через каждые пару метров узкие тропинки. Но на последние без разрешения ступать было нельзя, ведь здесь каждая точка соединялась с другой незаметным подземным ходом, словно червоточина в яблоке. Это была запутанная сеть, сотканная из топота шагов мерзнущих постовых и стука ботинок писарей, быстро снующих между жарко натопленными штабными бараками.
Сейчас же «он» не встретил ни одного человека на своем пути, не услышал ни одного возгласа. Только иногда сквозь тонкие стены отдаленных лагерных бараков доносилось похрапывание тысяч заключенных, лежавших буквально друг на друге.
Ни малейшего проблеска света, какое-то непостижимое для нормального человека совершенство затемнения.
Наваждение
«Он» не знал пароля и мог рассчитывать только на фрейлейн Раушколь и на смелость, которую ему придавал не в меру выпитый крюшон. Ему очень хотелось повернуть назад и направиться в противоположную сторону, ведь все, что «он» делал, было абсолютно неправильным. Ходьба разогнала кровь по жилам, и физически «он» почувствовал себя вполне хорошо. Как, впрочем, и всегда в такое время. Полуночная свежесть действовала на него самым целебным образом.
Ему вспомнились длительные прогулки пешком вниз по улице Канта, когда городская скоростная железная дорога уже не работала, а над Мемориальной церковью кайзера Вильгельма начинали разливаться утренние сумерки. Память еще хранила запах золотистых и толстых восковых свечей, которые любил зажигать Лотар на их литературных вечерах.
«Да, дорогая фрейлейн Раушколь, тогда я был еще совсем безмятежным, – размечтался «он». – Но те времена могут вернуться, хотя все то, что происходит сегодня, из памяти вычеркнуть не удастся. Может быть, вы заглянете тогда когда-нибудь в мою берлинскую квартиру. Хотя от Берлина сейчас мало что осталось, особенно в западной его части. И мысли всегда к этому возвращаются, когда речь заходит о жилье. Но вы не беспокойтесь и приходите ко мне со своими чемоданами прямо с вокзала без всякого стеснения.
Представляю, как округлятся ваши и без того огромные глаза, когда вы увидите высоченные потолки в моей квартире и не обнаружите заплесневелых платяных шкафов и кресел-качалок, как в вашей трехкомнатной родительской квартире в Штольпмюнде
[58]. Однако, возможно, я и ошибаюсь, ведь мне до сих пор неизвестно, в каком городе вы родились. Как бы то ни было, вам так и не удалось избавиться от своих мелкобуржуазных привычек. Но, как ни странно, вас они совсем не портят.
Представляю, как вы удивитесь, увидев у меня в квартире пышно цветущее посреди зимы вишневое деревце. Но вам лучше расспросить о моих привычках мою подружку. Уверен, что она навыдумывает много самых удивительных вещей.
Интересно, понравится ли вам стена, целиком обтянутая синим бархатом? Конечно, вы спокойно сможете у нас переночевать, ведь мне хорошо известно, что пока в Берлине невозможно найти себе пристанище. Только не стоит особенно рассчитывать на то, что я буду проявлять о вас особую заботу. И вовсе не из-за отсутствия времени – такое давно стало стилем нашей жизни.
Были времена, тогда, в ставке фюрера, когда вы были мне совсем не безразличны. И сейчас я далек от того, чтобы отрицать это. Но вы предпочитали мужчин в красных лампасах, пить шампанское в обществе майоров в пыльных помещениях бункера № 5, где вечно не хватало кислорода и куда вход особам женского пола был строжайше запрещен…
