Им явно было трудно показать на своих лицах выражение благодарности. Прежде всего это относилось к худощавому и плохо слышавшему коменданту поезда, который по своей гражданской профессии являлся начальником отдела Прусской государственной библиотеки. Несмотря на некое подобие улыбки, в его взгляде читался ледяной холод – настолько неприятен был ему этот человек.
Тогда господин гауптман принялся рассуждать о книгах – небольшой захватанный руками экземпляр Гражданского кодекса он еще с лейтенантских времен Первой мировой войны всегда носил с собой. Так же как и Новый Завет, эта книга входила в состав его «тревожного чемодана», то есть самых необходимых вещей. Однако он возил с собой и небольшую полевую библиотеку из пятидесяти томиков в специально сколоченном для этой цели ящике. Затем он с многозначительной миной разместил свой широкий зад на мягком сиденье и, прикурив от старой новую сигарету, задал никем не ожидаемый вопрос:
– А теперь, дорогой, скажи, как ты относишься к религии?
При этом сопровождавшее курьеров духовное лицо, как всегда прикрыв глаза, еле сдержало зевоту, из чего господин гауптман с хорошо скрываемым сожалением пришел к выводу, что пора устраиваться на ночь. Для начала с сигаретой во рту он снова вышел в опустевший коридор и прислушался. Из соседнего курьерского купе высших должностных лиц рейха уже доносилось легкое и равномерное похрапывание. У большинства этих горе-курьеров от офицеров было только обмундирование и шнуры на фуражках. Причем их курьерские поездки зачастую являлись лишь этапами на пути сложных по своей организации туров, которые регулярно включали в себя пару дней отпуска на родине. Это относилось ко всем чинам и карьерным лестницам, начиная с обыкновенных водителей и кончая советниками посольств.
В абсолютно темном, но просматривавшемся из прохода купе, скинув с себя униформу, расположились два длинных как жерди эсэсовца. На одном из них была коричневая майка, а на другом – модная шелковая спортивная рубашка.
В одном купе, зарезервированном для штабных секретарей-машинисток, еще горел свет – его обитательница, поглаживая пальцами цепочку на шее, была увлечена чтением какого-то романа, поднеся книгу чуть ли не под самый нос. Ее коллеги протестующе натянули на головы свои пальто, а одна ограничилась темными синими очками и, обложив себя подушками, уже крепко спала.
Другая половина вагона, как ни странно, состояла из деревянных отсеков «Организации Тодта» и дивизии «Великая Германия»…
Когда сопровождавшее курьера лицо через несколько часов проснулось, оно с удивлением обнаружило наброшенное на него второе одеяло, которое было тщательно подоткнуто в щель между мягкой спинкой и сиденьем. Бросились в глаза и другие заметные изменения, произошедшие в, как и прежде, ярко освещенном купе. Проем в проход вагона оказался занавешенным промасленной бумагой, закрепленной между багажными сетками, которая тихо шуршала под воздействием сквозняка. На полу лежал последний номер газеты «Фёлькишер беобахтер»
[62], на котором уютно расположились шлепанцы и высокие сапоги гауптмана.
Свои же собственные ботинки сопровождающий обнаружил лишь после долгих поисков у стенки купе, прижатыми к трубам отопления. Голова же господина гауптмана свесилась на грудь и раскачивалась из стороны в сторону при толчках поезда, что, однако, не прерывало ритма его мирного и абсолютно безмятежного похрапывания. Поскольку портфель с документами нигде не просматривался, то можно было предположить, что он использовал его как подстилку, положив под подголовник. Свое тело гауптман прикрыл лишь до пупка, а его грудь в белоснежной рубашке мерно поднималась и опускалась при вдохе и выдохе. Причем туго натянутые полоски подтяжек брюк, казалось, являлись частью его мускулатуры.
Поскольку купе, по-видимому, не запиралось, то обе ручки двери были плотно связаны между собой шнуром, чей конец терялся за подголовником. Его разматывание оказалось довольно трудным делом. При этом промасленная бумага не раз касалась лица господина гауптмана, что никоим образом не нарушало его сна.
Рано утром господин гауптман был уже на ногах. Он побрился и стал благодушно смотреть в окно на коров, пасшихся на лугах Восточной Пруссии, от которых под мягкими лучами утреннего солнца шел пар, на места сбора урожая картофеля, на красиво окрасившиеся в осенние краски леса, воинственную мощь мелькавших за окном средневековых орденских замков, построенных в готическом стиле. Недалеко от станции К. на строго определенном участке пути гауптман принялся паковать свой багаж. Однако вопрос о местонахождении портфеля с документами все еще оставался открытым. После того как поезд проследовал мимо безлюдного хутора, возле которого у железнодорожной насыпи виднелось длинное низкое кирпичное здание, он стал застегивать свой поясной ремень.
Когда паровоз остановился на корреспондирующей станции, где части пассажиров предстояло пересесть в доисторическую дрезину, на которую надлежало перегрузить и некоторую долю багажа курьерского поезда, господин гауптман Д. вышел на перрон, привлекая к себе внимание своей колоссальной фигурой и начал самым дружелюбным голосом командовать. При этом его спину прикрывал прорезиненный плащ.
Одновременно гауптман обменивался крепкими мужскими рукопожатиями с одними людьми и царственно приветствовал поднятием руки различных гражданских лиц, железнодорожников, партийных работников и военнослужащих вермахта. Иногда же он делал такие движения корпусом, какие у людей с нормальной комплекцией должны были расцениваться как поклон.
При этом он был далек как от проявления излишнего рвения, свойственного ординарцам и престарелым офицерам, так и от требующих большого пространства проявлений амбиций высокопоставленных вельмож. Последних он напоминал больше своими величественными жестами при приветствии.
От гауптмана Д. не могли оторвать взгляда даже высохший от старости генерал со смешной белой козлиной бородкой, о чем-то перешептывавшийся с полковником люфтваффе, и невысокий с похожей на пергамент кожей профессор в высокой шляпе, прибывший по особому распоряжению на совещание к фюреру для доклада о новых приемах стрельбы. Однако в целом в своем поведении гауптман Д. придерживался золотой середины между скромностью, предписанной полностью соответствовавшей его облику должностью, и значимостью, которую ему придавала принадлежность к высшим кругам военной пирамиды. Кроме того, на поведение этого величественного курьера накладывало отпечаток и его этически-религиозное мировоззрение.
Ночные кошмары
По ночам ветер дул сильнее, чем днем. По крайней мере, это ощущалось по более громкому шуму деревьев, особенно во время второй смены караульных. От собачьего холода зуб на зуб не попадал. Иногда холод настолько усиливался, что становился почти непереносимым. При этом наибольшую угрозу создавали тополя, грозя каждую минуту упасть под порывами ветра. Хорошо еще, что от часовых их отделяло не менее шестидесяти метров. И чем меньше на них оставалось листьев, тем сильнее и тревожнее становился производимый ими шум.
