– Друзья, где вас носило, когда мне поручили прибраться в купе фрейлейн Шраппке и пришить оборванные пуговицы на ее платье? Это было не трудно. Знаете, что я нашел среди разбросанных вещей этой фрейлейн? Крест военных заслуг 1-й степени! Представляю, что почувствовал господин майор, когда не обнаружил свою награду, которой так гордится! А орден всего-навсего отшпилился и закатился в изящную туфельку. Почему майор, спросите вы? Да просто обладатель этого креста мне хорошо известен. Но скажите, для чего он обмотал трусами синий фонарь? Да, господа офицеры хорошо погуляли, а нам, нижним чинам, как всегда, приходится за это отдуваться. И это несмотря на то, что господа офицеры уже успели поправиться французским шампанским.
«Он» закончил приводить себя в порядок, хотя прилагать столько же усилий для этого, как прежде, уже не требовалось. Да и настроение лучше не стало. Поэтому, убрав с лица следы ночной оргии, «он» снова раскатал одеяло и улегся. И тут почувствовал настоящий голод. При этом согревало только осознание того, что вскоре его ожидал весьма важный сюрприз, который «он» не променял бы даже на чистое золото. Это, как накануне после обеда по большому секрету поведал ему Герберт, было освобождение от военной службы ввиду незаменимости на работе. Можно только представить! Из четырех остававшихся здесь молодых людей, годных к строевой службе в военное время, выбор должен был пасть именно на него, и только ему предстояло остаться. И это несмотря на то, что «он» был самым молодым из них. Однако, как ни странно, это позолоченное пасхальное яичко на синем бархате было с душком.
Еще какой-то год назад все это происходило совсем иначе, но с тех пор изменилось очень многое. Теперь освобождение от военной службы ввиду незаменимости на работе не имело абсолютной гарантии, и в ходе войны многое поменялось.
В первый год войны изменения были не столь громадными, поскольку тогда имелось много различных инстанций и штабов. Но затем, после второго и особенно третьего года войны, начались различные сокращения, совмещения и слияния. По мере потери занятых территорий исчезало и огромное поле применения усилий, а многие сектора занятости сокращались. Необходимость в различных инстанциях постепенно отпадала, а ценность работы в них для сотрудников росла из месяца в месяц.
Эта ценность особенно стала возрастать, когда рабочие места, которые обычно занимали мужчины, начали замещать женщинами, а из мальчишек школьного возраста, заключенных, инвалидов и даже служащих самых высоких штабов принялись формировать временные боевые части и соединения.
Однако затем наступил момент, когда ценность освобождения от военной службы ввиду незаменимости на работе не только перестала расти, а, наоборот, начала снижаться, и вдобавок довольно быстро. На это стоило обратить внимание!
Теперь любой штаб, в том числе и этот, уже не являлся гарантией тихого убежища, где можно было спокойно отсидеться, а превратился в своеобразную мышеловку или, лучше сказать, западню, откуда шла прямая дорога на фронт. Причем процесс трансформации штабов в настоящий тюремный двор, освещаемый прожекторами, и где маленькому писарю уже негде было спрятаться, все ускорялся.
Наш штабс-фельдфебель своими печальными обезьяньими глазками уже имел возможность наблюдать нечто подобное в дни трагедии под Сталинградом. Тогда, после катастрофы, один зондерфюрер
[64], всегда произносивший пламенные речи и веривший в незыблемость существовавших законов, попав в маршевую команду, уже в поезде начал поносить все то, что он до этого так хвалил, думая, что за грохотом колес его никто не слышит. Затем же, стиснув зубы, этот зондерфюрер, улучив подходящий момент, вообще выпрыгнул из вагона на полном ходу.
Об этом инциденте, конечно, предпочитали не говорить. Однако не случайно же рейхсминистр Геббельс в своей речи по поводу предательства Бадольо
[65] упомянул о большой опасности спрыгивания на ходу с мчащегося скоростного поезда.
Как бы то ни было, тот, кто решается на такой шаг, имеет больше шансов остаться в живых – не исключено, что он может попасть в стог сена или кустарник, – чем тот, кто в поезде остается и мчится навстречу готовой поглотить его бездне.
«Он» беспокойно принялся ходить по купе взад и вперед, не понимая, откуда у него появилось столь щемящее чувство и с каких пор к нему вернулась способность длительно думать об одном и том же.
«Неужели этот момент уже настал? – размышлял «он». – Может быть, я оказался во власти размягчающих мозг галлюцинаций? Не лучше ли подождать, когда война вновь потечет в привычном направлении? Когда, как и было предусмотрено, она начнет развиваться на периферийных театрах военных действий. Когда войска опять станут образовывать плацдармы, их ликвидировать или брать в кольцо. Когда воинские части снова примутся занимать заранее подготовленные в течение месяцев позиции, а затем отходить на другие».
«Он» ясно представил себе многочисленные запасные позиции в Италии. Их было так много, что для их обозначения букв алфавита уже не хватало.
Если бы «он» только мог один за другим использовать все находящие под его наблюдением внешние бастионы крепости под названием «Европа», а после этого предаваться благостному и длительному послеобеденному сну, то это было бы просто замечательно! Ведь «он» потратил столько сил и ночей, тщательно нанося на карту все изменения. В этом случае находившиеся в них пронумерованные войска хотя бы из чувства благодарности за проделанную им работу наверняка почувствовали бы себя гораздо лучше, чем безымянные скопления, так и не идентифицированные на карте.
Но такому не суждено было сбыться, ведь его по гроб жизни, точнее, навечно приковали к этому штабу. Не исключено, что «он» окажется запертым вместе с другими в иной особо охраняемой зоне. И кто знает, когда и где это будет. Хотя, возможно, одно из убежищ оборудовано в австрийской Каринтии. А может быть, ему придется сменить фамилию и обучиться джиу-джитсу. И можно только представить, что с ним сотворят, если «он» попробует произнести хотя бы одно слово против.
