В любом случае «он» никогда больше не вернется домой, а под конец вместе с последними оставшимися его погрузят на специальную подводную лодку, которой прикажут доставить их в Японию. Однако по пути лодку, без сомнения, захватят, и тогда на кормовой палубе английского крейсера под жгучими лучами тропического солнца состоится их первый допрос…
«Однако что это я? – подумал «он». – До этого, к счастью, еще дело не дошло. Наоборот, пора поторапливаться на обед. А это неприятное чувство просто навеяно мимолетными воспоминаниями о нашем прошлогоднем переезде. Ведь внешне они мало чем отличаются друг от друга. Все очень похоже – и погода, и время года, и направление, и расписание движения, и даже пьянство».
Все повторялось в точности до запятой. Тогда «он» тоже проспал завтрак. Так же краснел шрам от ругани у старшины. В общем, ничего не изменилось. Но это было чисто внешнее сходство, однако внутренние ощущения заметно изменились. Хотя тогда дела тоже шли плохо – Тунис мы оставили, битву за остров Пантеллерия в Средиземном море проиграли и так далее, но на складах было всего полно, а люди в поезде горели желанием взять реванш.
Тогда не было этих изнуряющих всех планерок, на которых никто из простых смертных ничего не понимал. Это являлось прерогативой узкого круга лиц. Однако все находились в ожидании результатов операции «Цитадель»
[66], которая должна была начаться со дня на день. Именно в ее интересах производились все переброски войск.
Однако эти переброски войск только облегчили союзникам проведение десантной операции на Сицилии
[67], а затем 13 июля началось русское летнее наступление. Тогда нами стратегическая инициатива была потеряна, но у нас еще оставался целый ряд возможностей, и мы могли выбирать, какую из них применить. Мы еще могли снова запустить военную машину и привести ее в движение, придавая ей необходимое направление, хотя эта машина уже работала несколько иначе.
В любом случае, господа, мы еще могли что-то бросить на чашу весов, чтобы переломить ход войны. Чего стоило одно только перебрасывание войск под Курск и Орел. Достаточно было взглянуть в окно мчащегося поезда на изнуренные физиономии гражданских лиц на перронах, чтобы ощутить свое превосходство перед ними в понимании происходивших событий. Тогда «он» еще посмеивался в душе над ними, говоря себе, что они узнают то, что было известно ему, только лишь через некоторое время, да и то далеко не в таком объеме.
«Однако разница между нами останется, – тогда думал «он». – И в этом я вам ничем помочь не смогу. Ведь истинными знаниями всегда обладают лишь немногие».
Но теперь все было иначе. Правда, подполковник все еще возил пару дел особой важности в своем портфеле. Но о проведении контрнаступления в Нормандии и о высвобождении столь необходимых танковых дивизий, задействованных для ее обороны, не могло быть и речи. Мы могли только наносить разрозненные и слабо подготовленные удары силами новых сформированных частей. А о воздушно-десантных операциях при проведении собственных контрударов, что являлось любимой темой Адольфа, могли только мечтать. Да и то все вносимые при этом предложения оказывались устарелыми как минимум на две недели. Поэтому и не было новых, поднимающих боевой дух приказов, за исключением, пожалуй, отдельных распоряжений по проведению ограниченных ударов и маневренных сосредоточений огня.
Куда делся лаконичный командный язык, которым так отличались былые приказы? Приказы, где каждый абзац означал приобретение новых территорий. Например, «столько-то армий после стремительного прорыва и неуклонного продвижения занимают как минимум такой-то район, создавая тем самым предпосылки для дальнейшего наступления подходящих севернее танковых соединений… Люфтваффе обеспечивает непрерывную поддержку наступления сухопутных сил, нанося удары по подходящим колоннам резервов и аэродромам противника… Военно-морские силы прикрывают фланги операции с моря путем создания плотной зоны заграждения» и так далее.
Правда, мы все еще получали из управления тыла многостраничные проекты приказов для проверки, чтобы соблюсти разграничения компетенций в случае переноса боевых действий на территорию рейха. В них говорилось о том, кто, когда и что именно должен был делать, что входило в функции генерального штаба при главнокомандующем сухопутными войсками, а что в компетенцию гауляйтера, и что именно поручалось комиссаром обороны рейха командующему тыловым армейским районом.
«Он» знал, что ответственный начальник еще не представил на утверждение фюреру эти приказы, заставляя их постоянно переписывать, чтобы, как говорится, «комар носа не подточил».
Его сослуживцы уже устали читать про все эти «перехваты», «прочесывания», «команды фельдъегерей», «принятия решительных мер», «восстановления положений» и «военные суды». К тому же у них в проработке была еще куча разных строжайших приказов. Правда, они были направлены по большей части против нас самих. А вот о новом оружии более ничего вразумительного не говорилось.
В лучшем случае поступало донесение о проведенном совещании в управлении начальника артиллерии за номером таким-то и о посещении полигона, где, однако, не было произведено ни единого выстрела, поскольку неполадки в немногих наличествовавших испытательных образцах оказались не устраненными, пока инспектор и господа из его штаба занимали соответствующие позиции. После этого появлялись грозные длинные приказы, в которых отдельные пункты обозначались римскими и арабскими цифрами, но оставлялись лазейки для виновных в срыве испытаний.
Конечно, изделие FZG-76
[68] уже летало, и пропаганда об этом все уши прожужжала, но на самом деле оно являлось лишь промежуточным звеном того, к чему наши военные стремились. Главное же изделие продолжало преждевременно взрываться в воздухе.
Поезд, в котором мы ехали, так же, как и год назад, рассекал воздух, только платформа с зенитной артиллерией приобрела более обтекаемую форму. А вот на лица людей, стоявших на платформах, лучше было вообще не смотреть, и «он» опустил светомаскировку. К счастью, они совсем не догадывались, что на самом деле представлял собой этот поезд.
Сегодня после обеда, когда поезд остановился не то в Лейпциге, не то в Галле или где-то еще на пути своего загадочного следования, о конечной станции которого можно было только гадать, телеграф подключили, и все пошло по строго установленному порядку.
