— Но разве это разумно? — нахмурилась, снедаемая больше мысленными выводами, наблюдая за тем, как закрываются ворота за въехавшими на внутреннюю территорию автомобилями.
Будто мой капкан захлопывается, ей-богу!
— Почему нет? — отозвался Амир. — Его никто здесь искать не станет. Он же мёртв, — пожал плечами в безразличии. — А если бы и стали искать, то сами координаты не имеют значения. Тот, кто ищет, тот всегда найдёт, — потянулся к дверце, намереваясь первым выбраться наружу. — Но здесь — самое надёжное место. Наша территория. Никто чужой не сунется.
— Ну да, — хмыкнула, заозиравшись по сторонам, насчитав сходу минимум восемь вооружённых, призванных охранять периметр.
Весьма обнадёживающе…
И это я про “Тот, кто ищет, тот всегда найдёт”!
Надеюсь, Алихан, и правда, найдёт…
Если искать вообще меня станет.
При мысли о последнем стало совсем тоскливо.
Что я делаю? На что сама себя обрекаю?
Выйдя из машины, пересекая двор следом за арабом, обходя основное здание — такое же внушительное и неприступное, как и всё вокруг, а после, пригибаясь, чтобы перешагнуть высокий порог, попадаю в длинный узкий коридор. Вполне знакомый путь. Тусклые грязно-жёлтые огоньки за стеклом масляных ламп я уже видела. Когда некто, по имени Азат, шёл сюда, неся телефон с включённой камерой. Я помню, осталось не так уж далеко. Моё сердце затихло, немного погодя и вовсе замерло, когда я остановилась перед тяжёлой обитой железом дверью. Широты пространства здесь очень мало, поэтому Амир сбавил шаг, оказавшись за моей спиной.
Тяжёлые ладони легли на мои плечи.
— По-хорошему, мне не стоило сразу вести тебя сюда. Хотя бы до утра подождать стоило. Но я знаю, иначе ты мне весь мозг вынесешь, так что упростил жизнь нам обоим, — произнёс, чуть сдавив пальцами. — Надеюсь, ты оценишь мою щедрость, и не станешь делать глупостей. Ведь так? — спросил, но ответа дожидаться не стал. — Пока ты соблюдаешь условия нашей с тобой сделки, ничего плохого не случится. Завтра мы уедем. А после того, как мой отец получит подтверждённое право распоряжения месторождения, я попрошу, чтобы твоего отца отпустили. Он не будет находиться здесь вечно. Не забудь об этом, — подытожил последним напутствием, прежде чем отпустил.
Дверь открыл тоже сам. В отличие от Азата, которому понадобилось дёрнуть за кольцо несколько раз, с первой попытки. Притом с такой лёгкостью, что я засомневалась в том, что дверь настолько тяжёлая и искореженная, нежели думалось поначалу.
Да и ладно…
— Папа! — забыла про всё остальное на свете.
На этот раз фонарь не понадобился. По центру потолка на местами оголённом проводе висела горящая лампа. Она то и дело мерцала, и до моего появления — тот, кто находился внутри, гипнотизировал её безучастным тусклым взором. И даже после того, как позвала, не сразу очнулся от своего транса.
— Дочка? — слабым голосом откликнулся отец.
Больше ничего говорить не стала. Лишь торопливо закивала, бросившись к нему поближе, падая рядом на колени, обнимая крепко-крепко, изо всех сил. Не знаю чего я ожидала, но от мужчины пахло душистым тминным мылом, и я при каждом вдохе втягивала в себя этот запах полными лёгкими, наслаждаясь отпущенными драгоценными мгновениями. Как уткнулась ему носом в шею, так и не отпустила. Даже после того, как отец первым обрёл дар речи:
— Тебе не стоило сюда приходить, дочка. Ни за что, — прошептал обречённо, обнимая в ответ также крепко и сильно. — Я же просил тебя. И почему ты меня никогда не слушаешь?
Отодвинулась совсем чуть-чуть. Лишь для того, чтобы взглянуть ему в лицо. И обомлела, заметив слёзы, застывшие в его глазах. Всё такой же лохматый, с впалыми мешками под глазами, но гладко выбрит, он держался из последних сил.
— Ты когда кушал в последний раз? — проигнорировала его риторический вопрос, уже потом заметила стоящую в углу скошенную табуретку, на которой покоился поднос со стаканом воды и тарелка с каким-то супом. — Ты очень похудел, — добавила. — У тебя ничего не болит? — спохватилась, отодвигаясь ещё немного назад, заново рассматривая мужчину, уже с ног до головы.
Тоже расплакалась, как последняя дурёха, хотя не собиралась вовсе. Ни к чему папе видеть это. Ему и без того не сладко.
— Нет, — вдруг улыбнулся он, хотя и с оттенком печали. — Всё в порядке, дочка. Я же тебе сразу сказал, не стоит тревожиться обо мне. Справлюсь как-нибудь. Живой же. И ладно, — отмахнулся, перевёл взгляд с меня на того, кто остался стоять в дверном проёме. — Эти люди тебе что пообещали? — поинтересовался уже напряжённо. — Им нельзя верить, Аида. Ни в коем случае.
Один из тех, о ком шла речь, показательно скривился.
— У вас десять минут, — вынес вердиктом.
— Нет, Амир, — не согласилась. — Я тут останусь. До утра.
— Нельзя, — безапелляционно отозвался араб.
— Я останусь! — возразила.
Чёрные глаза опасно сощурились.
— Ты обещала, без глупостей, — напомнил он.
Сказала бы, что по факту я ему в этот раз ничего как раз не обещала, но смолчала. Вернула всё своё внимание к отцу.
— Ничего они мне не обещали, — запоздало, но ответила на его вопрос. — Обещали, что увижу тебя, — поправилась. — Как видишь, это обещание они сдержали, — улыбнулась, как можно теплее и приветливее.
Словно мне это ничего не стоит. Всё и правда в порядке. И никакую безмерную цену я не заплатила. Не заплачу.
Да, обманываю нас обоих.
И пусть…
Только бы ещё раз обнять его и почувствовать, что он есть.
— Нельзя тебе сюда было приходить. Рано или поздно, всё равно отпустили бы, если бы не добились желаемого. Собирались бы убить, сразу бы убили, — покачал головой отец. — А теперь…
А теперь у Валида аль-Алаби есть рычаг давления на посла.
И виной тому я…
Почему раньше об этом не подумала?
Затянула петлю на наших шеях…
Наверное, просто мне всё равно уже.
Было…
До того, как узнала, что должна отвечать не только за свою жизнь, но и за ещё одну — ту, которой обязана Алихану.
— Прости, — подвела итог своих же мыслей, заодно и на сказанное родителем ответила. — Не удержалась.
Он больше не осуждал. Но его молчание и пристальный взгляд — куда красноречивее слов.
— Они бы тебя не отпустили, папа, — добавила тихо, понимая, на что именно он надеялся. — Для всех ты уже мёртв.
— Мёртв? — непонимающе отозвался он, нахмурившись.
Кивнула. Потому что сил на громкость не осталось. В памяти слишком ярко и остро всплыли воспоминания, в которых я держала урну с прахом, а вокруг толпа, и никто не может унять это безграничное чувство одиночества. По щекам опять потекли слёзы. Смахнула их небрежно, порывистым жестом, тыльной стороной ладони. Заново обняла отца, вдыхая запах тминного мыла.
