Думаю, что наша сегодняшняя встреча, как мне ни грустно это осознавать, по-видимому, завершающая на японской земле. А как обстоят дела у интенданта Микамэ? — в свою очередь поинтересовался поручик.
— Здесь мне вас обрадовать также нечем. Он совсем перепугался после смерти Исида-сан. И возбуждения против него, с подачи военных, судебного преследования о растрате средств, предназначенных якобы на закупку топлива для нужд армии…
Микамэ-сан сбежал в храм Хоммондзи, расположенный в токийском районе Икэгами. Принял монашество буддийской секты Нитирэн и теперь стал недоступен для военных следователей и жандармерии, — с горечью в голосе пояснил Томба и продолжил:
— Жаль его. Для общества он потерянный человек, вроде бы жив, но как бы и умер. У нас в Японии так бывает с людьми, которые потеряли жизненные ориентиры и пытаются скрыться от всех невзгод. Порой даже родственники не в курсе, что с ними, и где они сейчас. Только иногда, если у такого человека сохранился счёт в банке, можно предположить, что он существует, поскольку эпизодически снимает деньги с него.
Одним словом — отшельники…
Томба вновь призадумался и продолжил тем же тоном, без эмоций:
— Он, к тому же, написал «Покаяние», где заявил, что содержание его доноса в прокуратуру и обвинения в адрес генерала Танаки являются вымыслом. В частности, Микамэ в своём «Покаянии» проинформировал, что «…в меня вселился дух сатаны, и поэтому я предоставил свои чувства для политической борьбы…»
— Вы верите в это, уважаемый Томба-сан? — обратился поручик к журналисту.
— Конечно, нет. Я хорошо знаю своего земляка. Он честный малый. «Покаяние» не в его стиле. Скорее это выдумка тех, кто хочет замять дело и представить моего друга сумасшедшим. Да и в целом, как я полагаю, за Микамэ-сан стояли другие высокие воинские начальники. Они пытались с его помощью вывести из тени преступления генерала Танаки. Но это им, к сожалению, не удалось. «Сиката га най» («ничего не поделаешь»), — завершил распространённой японской поговоркой свою мысль корреспондент.
— А что вы собираетесь делать дальше? — обратился Томба с вопросом к поручику.
— На этой неделе сяду на пароход и отправлюсь в Европу, — поделился планами Алтунин. — Говорят, что туда же выехал и генерал Розанов. Может статься, что мне удастся встретиться с ним и внести ясность в моё расследование. Хотя надежда небольшая. Но вас я хотел предупредить об ином…
Мне предстоит покинуть гостеприимную Японию и из-за других обстоятельств. Как поведал известный вам генерал Подтягин, военные власти подозревают меня в противоправной деятельности. Возможно, даже в шпионаже. Так что и вы будьте осторожны. Знакомство со мною может навлечь на вас неприятности.
— Спасибо. Я догадывался, — спокойным голосом ответил журналист. — За мною уже несколько дней подряд ведётся наблюдение полицией токко. Но я этого не боюсь. Думаю, что оно инициировано генералом Танакой. — Вот с вами действительно всё обстоит намного сложнее, — переменил тему разговора Томба, — лучше было бы вам покинуть Токио…
Наша полиция не рискнёт связываться с корреспондентом центральной газеты. А вот в отношении иностранца она способна сотворить что угодно. Так что желаю счастливого, или хотя бы спокойного, пути. Но как я узнаю, что с вами всё нормально? — участливо поинтересовался журналист.
— В нашем посольстве трудится госпожа Клёнова. Я постараюсь сообщить ей, где буду находиться. Пожалуйста, свяжитесь с ней от моего имени. Я её предупрежу, — ответил Алтунин и обратился к Томбе с личной просьбой: — Не сочтите за труд, если у этой девушки возникнут какие-либо проблемы с проживанием в Токио, окажите ей помощь…
— Можете не беспокоиться. Как я понял, она владеет японским языком. Мы с ней обязательно встретимся…
Оба приятеля на прощание обнялись. Томба, по японской традиции, произнёс: «Гамбарэ», что означает — «Держись!»
Токио. Русское посольство
В этот же вечер поручик пригласил Марию прогуляться на прощание по ночному Токио.
— Давайте пройдём до храма Хоммондзи, — предложила девушка, — там прекрасные виды осеннего момидзи. Разноцветные деревья и опадающая листва храмового парка создают ощущение спокойствия и гармонии. Японцы любят гулять там во время созерцания момидзи. Это торжество природы они называют «охотой за красными листьями», а иногда японским бабьим летом, — засмеявшись, согласилась на прогулку Клёнова.
По пути к храму Мария рассказала, что в середине октября уже присутствовала в нём на традиционном для храма празднике «Оэсики», который регулярно устраивают в это время его обитатели— последователи буддийской школы Нитирэн.
Фестиваль сопровождается грандиозным, до поздней ночи, шествием поющих монахов, музыкантов, танцоров с фонарями «мандо» от станции «Икэгами» до храма.
— Да, лучшего варианта для прогулки нет, — утвердительно ответил поручик. — Таким своеобразным образом мне придётся попрощаться с моим новым приятелем Микамэ, о котором я вам рассказывал. И который сейчас монашествует в Хоммондзи.
Кроме того, и осенний момидзи, возможно, задаст нам свой ритм общения, и мы, даже молча, будем понимать друг друга, — также настроившись на лирический лад, заключил Алтунин.
Но предварительно, ещё перед выходом из посольства, он всё же решил предупредить девушку о вероятном телефонном звонке от Томбы-сан. Договорился также о передаче ей копий с части собранных материалов своего расследования. Последнее сопроводил высказыванием о том, что не уверен, удастся ли ему спокойно покинуть Японию, и предоставят ли местные власти возможность выехать из страны с этими материалами.
Мария расстроилась, но взволновано заверила, что сохранит полученные копии, поинтересовавшись, в свою очередь, что он собирается делать с остальными документами.
Получив ответ, что расследование ещё не закончено, и поручик намерен его продолжить в Европе, она, как показалось Алтунину, несколько успокоилась…
Вдвоём они вышли из здания посольства и медленно направились на юг, в направлении храма.
Японская столица погрузилась, наверное, в самый свой прекрасный осенний сезон. Погода стояла замечательная, тёплая, без ветра и дождя.
В тусклом свете уличных фонарей яркими пятнами выделялись японские клёны, листва которых играла в бледных лучах красно-бордовым отливом.
Разноцветные краски листвы момидзи — алые, красные, бордовые, жёлтые и все ещё зелёные нисколько не хуже нежных пастельных тонов весенних цветов сакуры. Японцы очарованы момидзи. Его красоту воспели в стихах и прозе.
Ажурные листья клёнов уже успели усыпать токийские тротуары. Они медленно крутились в лужицах, образуя загадочные картинки и сбиваясь в причудливые фигуры.
— Посмотрите, Вячеслав Борисович! — обратилась к поручику Мария — Вот эта стайка листочков момидзи совершенно золотистого цвета. Наверное, от света фонарных лучей… Не правда ли, они как будто напоминают нам русское золото, распылённое в японских лужицах, — поэтично завершила свою аллегорию Клёнова. И, не дожидаясь от спутника ответа, продолжила:
