— У одного японского древнего поэта начала IXвека — Оно-но Комати — есть такие стихи в стиле хайку, послушайте, я прочту:
Пожухли краски
Летних цветов, вот и я
Вглядываюсь в жизнь
Свою и вижу только
Осени долгие дожди…
— Вы знаете, Вячеслав Борисович, — как бы размышляя, произнесла девушка, — хайку, в общем, не стихи, а образ жизни, часть философского восприятия мира по дзэн-буддизму. Для погружения в хайку требуется единение истинности и красоты, гибкости в соединении печали и сострадания…
Самое главное, ради чего создаётся хайку, — это озарение или просветление, наступающее не только после долгих и мучительных раздумий, но и вслед внутреннему освобождению, почти мгновенно, неожиданно, вдруг…
— Да, наверное, вы правы, — несколько рассеянно отметил Алтунин. — Однако сейчас мне очень грустно оттого, что приходится расставаться… — Мы с вами, милая Маша, не успели поговорить о многом… Но, может быть, это к лучшему, — произнёс с лёгкой печалью в голосе поручик. — У японцев, в их гравюрах уплывающего мира («укиё но э»), присутствует какая-то недоговорённость, незавершённость. Художник зачастую оставляет на картине некую деталь непрописанной, а гончар преднамеренно делает на глиняной чаше небольшой, едва заметный, скол. Как бы говоря, что ещё предстоит исправить эту оплошность…
Пусть зритель остаётся в размышлении, что этим хотел сказать художник. Домысливает за него и погружается, тем самым, в пучину собственных раздумий. Вот так и мы с вами, не будем ставить точку на расследовании о золоте и на наших с вами отношениях, — заключил поручик. — Если же со мною что-либо произойдёт непредвиденное, поступайте с полученными материалами так, как сочтёте возможным. Тем более что «озарения» в расследовании о золоте мне достичь не удалось…
И далее отметил:
— Наверное, вас, Маша, также ждут впереди испытания. Насколько я информирован, японские войска покидают Приморье. А затем, как следует прогнозировать, предстоят переговоры о признании империей власти большевиков. Тогда в посольстве произойдёт смена караула, придут новые хозяева. Может, и станут они владельцами казённых средств. Учтите эту вероятность, — завершил свою грустную мысль Алтунин.
Они ещё долго вместе гуляли по осеннему Токио.
Их прогулку сопровождала опадающая листва момидзи, которая, кружась, опускалась на землю, тихо шелестела под ногами и действительно напоминала золотую россыпь…
На следующее утро, попрощавшись с генералом Подтягиным, поручик выехал в Иокогаму, откуда пароходом отбыл в Шанхай.
Далее его след теряется…
Эпилог
Советский консул Лигский, чекист Москвин (Трилиссер), цветение сакуры и листопад момидзи
Токио. Посольство России. Апрель 1926 года
Японская столица пребывала в состоянии прекрасного сада — наступил самый разгар цветения сакуры. Многочисленные парки наполнились желающими полюбоваться на каскады бело-розовых цветов.
Как известно, сакура для японцев — символ весеннего расцвета и естественной мимолётной красоты. Кружась в воздухе подобно снежинкам, её лепестки привносят в «ханами» — праздник цветения японской вишни, сакуры, — лёгкий оттенок грусти. Цветение сакуры всегда напоминает островитянам о бренности и изменчивости окружающего мира, которым нужно успеть насладиться…
* * *
Эта весна принесла перемены не только в природе. В отношениях Хризантемовой империи с дальневосточным соседом также наступила пора перемен.
В Японию только что прибыл первый генеральный консул Советской России — Константин Андреевич Лигский, старый революционер, известный как «добрый большевик, поэт и писатель».
Клёнова неплохо знала это имя ещё по Петрограду.
Уже тогда, в студенческие годы, увлекаясь восточной поэзией, она частенько забегала в столовую Дома литераторов на Бассейновой улице. В те времена здесь можно было встретить самых разных петроградских художников слова — Осипа Мандельштама, Владимира Пяста, Александра Грина, Блока, Гумилёва, Ахматову, Сологуба…
Завсегдатаем Дома литераторов был и Лигский…
Ко времени его приезда в Токио прежняя дипломатическая миссия уже покинула посольство. Его помещения напоминали брошенное гнездо.
Временный поверенный «без правительства и государства» Абрикосов и весь персонал, включая военного атташе генерала Подтягина, собирались в ближайшее время оставить японскую столицу, временно проживая в гостиницах и на частных квартирах.
Что касается последнего посла уже несуществующей державы, то он заранее, ещё вечером 15 февраля 1925 года, покинул здание миссии, переехав в предварительно арендованный им особняк в токийском квартале Акасака.
Скандалов с их уходом не было.
Все уже давно осознавали, что царская миссия доживала последние дни. После того как в Пекине завершилась многомесячная договорённость о признании императорской Японией Советской России, это был лишь вопрос времени.
В служебных помещениях посольства оставались некоторые технические работники, которые и передали новым хозяевам скромное имущество учреждения и финансовые счета старых владельцев.
Получив приглашение от советского дипломата продолжить работу в бухгалтерии консульства, Мария, как знаток японского языка, незамедлительно прибыла к консулу для личной беседы. Неожиданно, лишь только ситуация в его кабинете стала позволять, и лишних ушей не было, Лигский тихим и спокойным голосом произнес:
— Госпожа Клёнова, вам поклон от нашего общего знакомого — Москвина Михаила Александровича…
Москвин (псевдоним) — Трилиссер Меер Абрамович (1883–1940), член Сибирской Чрезвычайной Комиссии (СибЧК) и один из руководителей советской внешней разведки (1921–1929). В 1920–1921 гг. — в составе руководства Государственной политической охраны Дальневосточной Республики. С августа 1921 — начальник Закордонной части Особого отдела ВЧК при СНК РСФСР. Под его руководством в 1927 году резидентурами в Сеуле и Харбине получен, через агентуру, «Меморандум Танаки» — секретное послание премьер-министра Японии императору Хирохито, где сформулированы направления внешней политики Страны восходящего солнца: планы оккупации Китая, Монголии, Индии, Малой и Центральной Азии, а также агрессии против Советского Союза.
Он ориентировал меня, что у нас в Токио есть надёжный помощник, контакт с которым утрачен в конце 1920 года. Вам это имя известно? — поинтересовался консул.
— Да, разумеется. Я очень рада…
— Вот и хорошо. Будем считать, что визитными карточками мы уже обменялись, — с нескрываемым удовлетворением произнёс Лигский. И далее продолжил: — По совету Михаила Александровича я должен был вначале присмотреться к вам. Но, увидев ваше лицо в посольстве, вспомнил, что мы уже давно знакомы по Дому литератора. Поэтому решил не затягивать с личной встречей и разговором. Вы не бросили своего увлечения поэзией? — поинтересовался консул.
