Там я всё и спрятала.
«Эйгир сейчас где-то поблизости? – подумала я. – Где-то здесь следит за мной?»
Потом я быстрым шагом вернулась, не оборачиваясь, через школьный двор. Подумать только: всего несколько часов назад я стояла здесь, на асфальте, и пела песни!
Я кинулась бежать со всех ног. Влетела в лес, понеслась по тропинке. То и дело спотыкалась, чувствуя, как у меня щиплет везде: в ранке на пальце, в легких, в глазах…
Папа вышел в прихожую, когда я вернулась в дом. Я с грохотом захлопнула за собой дверь и заперла ее на замок. Папа чуть не уронил тарелку с попкорном, которую держал в руках.
– Девочка моя, что случилось? – спросил он.
Я начала реветь еще до того, как сняла кроссовки.
42
В тот вечер я заснула, положив голову папе на колени. Он долго говорил со мной о том, как тяжело бывает что-то оставлять позади. Как сложно расти, но потом, со временем, всё налаживается. Обо всём новом, что ждет меня впереди.
Он думал, я плачу из-за того, что закончилась школа.
Папа и не подозревал, что я – худший человек на Земле.
В какой-то момент я сказала папе, что не хочу, чтобы он умирал. А он ответил, что прямо сегодня умирать не собирается. Но я точно не помню.
Когда Орест заглянул к нам на следующий день после окончания учебного года, я попросила папу сказать, что я больна. Папа вопросительно посмотрел на меня.
– Голова болит, – сказала я.
– Понятно, – ответил папа, и я увидела, что он действительно понял.
На следующий день Оресту снова пришлось уйти ни с чем. Папа сказал, что вид у него был слегка расстроенный. Стало быть, Орест не знает, что я сделала. Пока не знает.
Но на третий день он принялся стучать в нашу дверь как сумасшедший. Папы не было дома. Более всего мне хотелось спрятаться под кроватью и сделать вид, что меня тоже нет дома. Но я всё же открыла.
Орест обнаружил пропажу.
– Астролябия! – закричал он, едва дверь приоткрылась на пару сантиметров. – Она пропала!
Я ничего не ответила.
И опять ничего.
И снова ничего.
Словно у меня напрочь пропал голос.
Но в конце концов я выдавила из себя:
– Знаю.
Я повернулась и пошла в кухню – Орест последовал за мной.
Я села за кухонный стол – Орест устроился напротив.
Глубоко вздохнув, я начала рассказывать.
– Что, ты сказала, ты сделала? – переспросил Орест после того, как я выложила ему, как оставила всё среди камней на склоне за школой.
– Отдала астролябию и всё остальное Оракулу. Эйгиру.
– Что?
– Я всё ему отдала.
– Всё?
– Всё.
Я рассказал о письме, которое получила, о тех ужасных словах, которые написала, когда папа болел, и о том, почему я была вынуждена сделать, как сказал Оракул.
– Ты всё ему отдала, потому что получила письмо?
И снова я повторила, что написала такие вещи, которые невозможно простить, и что…
– Да ты что, правда не замечаешь, как твой папа смотрит на тебя? Он простил бы тебе всё на свете, неужели ты не понимаешь? – Орест буквально всхлипывал. – Какое значение имеют письма Эйгира? У тебя всё хорошо, а ты сама всё портишь!
Я знала, что Орест прав. На самом деле я поняла это еще в день окончания учебного года, когда заснула, положив голову папе на колени. Что он простит мне всё на свете.
– Но почему ты так злишься? – выдавила я из себя.
– Почему?!
Он и вправду был очень зол.
– Ты ведь во всё это не веришь. Для тебя не существует никакого земного излучения и никаких звездных полей. Ты не считаешь, что астролябия обладает какими-то особыми свойствами. По-твоему, бессмысленно ехать на Центральный вокзал Гётеборга в самую короткую ночь. Ты уверен, что всё это выдумки. Тогда пусть Эйгир получит то, чего он так хочет. Чем ты недоволен?
– Разве я не говорил, что астролябии очень ценные?
«Кому есть до этого дело?» – подумала я.
– Ужасно ценные.
– Ну и что?
– Очень, просто невероятно суперценные. И знаешь, что это означает для меня?
– Э… нет.
Меня всё это начало тревожить.
– Продав астролябию, я мог бы съехать из дома в тот день, когда мне исполнится восемнадцать. Я мог бы купить себе квартиру. Да нет, пять квартир! А потом я бы делал что захочу, читал что хочу, купил самый мощный компьютер на свете и сто штук этих трижды проклятых калькуляторов. А ты просто взяла и отдала всё – Эйгиру!
Об этом я как-то не подумала.
– И теперь, – продолжал Орест, – я должен получить ее обратно. Мне придется разыскать этого психа, которого я надеялся никогда больше не увидеть. Только потому, что ты сотворила такую глупость! Я должен забрать назад астролябию, потому что не собираюсь отдавать ее Эйгиру! Она нужна мне! Я должен забрать ее. Сам!
Он буквально кипел от злости.
«Ну и давай, вали», – подумала я. Ехать с ним я всё равно не собиралась.
Наша ссора состоялась двадцатого июня, всего за четыре дня до солнцестояния.
43
День солнцестояния я с удовольствием проспала бы совсем, но сделать это оказалось невозможно, потому что с пяти утра в окна спальни ярко светило солнце.
После всех холодных и дождливых дней солнцестояния прошлых лет именно этот праздник, как назло, выдался самым теплым, солнечным и прекрасным. Говорят, хорошая погода на день солнцестояния бывает раз в десять лет. Может быть, это первый погожий день летнего солнцестояния в моей жизни? Всё как всегда.
Папа тоже сиял как солнце.
Он бродил по дому, напевая себе под нос. Поливал цветы, прибирался…
И вот – у меня был шок! – зашел ко мне в кухню и покрутился передо мной, одетый в какую-то ночную рубашку с солнцем на груди.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
Боюсь, мои округлившиеся глаза говорили сами за себя. Невозможно было представить себе, что этот человек – мой папа! – раньше каждый день уходил на работу в сером пиджаке и начищенных ботинках.
– Как ты знаешь, я собираюсь сегодня вечером пойти с Моной и ее друзьями на ночные бдения, – сказал он. – Будем праздновать всю ночь возле Аспелонген – знаешь, это озеро возле Нэса. Приходится и одеваться соответственно.
Он улыбнулся чуть смущенно, провел рукой по волосам и похлопал по солнцу на груди.
Я много чего могла бы сказать по поводу его костюма, но вместо этого подошла и обняла его.
