И тогда вновь, в который уже раз, возникает вопрос: что за проблема, что за кризис могли быть у Кости? Он же был у всех, и у меня в том числе, все время на виду. Что же сломало его? Продолжал я в голове размышлять над этим и подумал, что остается пусть слабая, но надежда, что Лена – жена, точнее уже вдова Кости, знает что-то, что другим не известно. С ней нужно будет обстоятельно поговорить при личной встрече. Хотя на получение какой-то новой информации вряд ли стоит рассчитывать. Если бы Елена знала, что у Кости не все в ладах, она бы не оставила его одного. Да и Костя, пожалуй, не стал бы целовать прилюдно её письмо, если бы там было что-то такое, что было ему не по душе. И вообще: странная это привычка или порыв человека целовать письма любимого человека. Помнится, когда мы с Костей служили в Порккала-Удде, он так же целовал в моем присутствии письма, получаемые от его Стаси. О ней, и о чувствах к ней мне Костя тогда все уши прожужжал. Для меня все это выглядело очень странно: серьезный, честный, смелый моряк, взрослый человек, а явно по-детски расслабляется, сталкиваясь с любовью к женщине. Как я сказал, у него в Киеве была некая Стася, в которую он был безумно влюблен. Что, вообще-то, неудивительно для места, в котором реальных объектов для любви не было. Костя служил на флоте пять лет. Имел за это время возможность дважды съездить в отпуск по закону и один раз – поощрительно. В последний отпуск, за год до демобилизации Костя со Стасей объявили всем о своей помолвке. Оставалось подождать до свадьбы менее полугода. До брака от естественной близости они намеренно удерживались, полагая брак чем-то чистым и святым. В данном случае это могло быть понятным, поскольку Костя и Стася были сильными личностями. Их отношениям можно было только завидовать, что я, в общем-то, с удовольствием и делал: завидовал белой завистью. Приятно было смотреть, как сильный мужчина и волевой моряк Костя буквально таял от своей огромной любви. Мне он в самом деле прожужжал все уши рассказами о прелестной Стасе, и о своих чувствах к ней. Он строил большие и красивые планы на будущее. В целом они сводились к тому, что, демобилизовавшись, Костя в Киеве пойдет работать на радиозавод, поступит в Киевский политехнический институт на радиофакультет, на вечернее отделение, а Стася, продолжив работу медсестрой в больнице, с новым учебным годом поступит на дневное отделение Киевского медицинского института. А как хорошо Костя мечтал о будущей семейной жизни! Мечты о светлых днях предстоящей семейной жизни определяли для него жизнь настоящую. Начальство не могло нахвалиться в адрес Кости. Еще бы, за пять лет радистом на разных системах и в разных условиях он достиг совершенства. До демобилизации, весной 1954 года, Кости оставалось всего каких-то три месяца. Всё, думал он, конец службе, а дальше счастье в семье с любимой женщиной и громадье разных восхитительных планов, включая, конечно, и будущих детей. И вдруг, (о это ужасное «вдруг») он получает письмо от своей любимой, читает его, хватается за голову и прибегает ко мне. Сходу, прямо с порога, с глазами, полными слез, он истошно кричит:
– Пашка, я пропал, я разбит, я убит…
Он падает лицом вниз на мою койку и закрывает лицо руками. В руке у него письмо. Я склоняюсь над ним и, понимая, что другу очень плохо, спрашиваю:
– Костя, что случилось?
Голос мой полон естественной тревоги и участия. Я тронул его за плечо. В ответ он протягивает мне письмо:
– Почитай, Пашка, сам, что я получил от своей крали…
Я аккуратно, с каким-то чувством страха, вытаскиваю письмо из пальцев друга. Разворачиваю и смущенно читаю, поскольку с детства приучен, что чужие письма читать, как и подслушивать, не прилично. Конечно, я при тех сметенных чувствах не мог запомнить точно содержание письма, но общая суть его была ясна. Стася просила прощения, обвиняла себя, что она такая и сякая и сообщила, что обстоятельства изменились, она полюбила другого. Её помолвка с Костей отменялась, она полна горя и слез, но обстоятельства оказались выше её, им она противиться не в силах. Вот и все: коротко и ясно.
Я был в крайней степени ошарашен. Всего этого я не мог ожидать никак! Ведь я про эту Стасю все знал и слышал, для меня, со слов друга, она стала просто кумиром, какой-то полубогиней. И действительно, представьте себе девушку в семнадцать лет, которая влюбилась в красивого моряка, а он от неё потерял голову, ждала его, избегала близких знакомств с мужчинами, писала трогательные письма, строила прекрасные планы, а оказалось, что строилось это все на песке. Осталось ждать всего – то три месяца и… какой пассаж!
Я вертел письмо в руках, абсолютно не зная, что можно было сказать. Костя лежал без движения и молчал. Потом он сказал, как выдохнул:
– Да…, жизнь в таком случае теряет смысл…
Мне было нечего сказать, хотя фраза эта была явно нелепа. Жизнь сама определяет свой смыл и он, смысл этот, не может сводиться только к любви к одной единственной женщине, которая уже не отвечает взаимностью, есть и другие важные составляющие человеческой жизни, да и женщины бывают разные и их красивая внешность не всегда совпадает с такими же душевными качествами. Даже мои сравнительно недолгие годы жизни подвели меня к выводу, что не нужно спорить с жизнью, сетовать на неё или на неё обижаться Тогда для меня жизнь ещё не была связана с присутствием в ней Бога, с верой в судьбу, Богом данную человеку, это пришло позже, после смерти Кости. Однако я и тогда и потом, до конца дней своих, понимал или чувствовал, что жизнь это мощная река, которая влечет тебя только по известному ей маршруту. Ты можешь пытаться плыть против течения, но сил твоих надолго не хватит. С таким же успехом ты можешь плыть поперек реки. Выдохнешься, но до берега не доберешься, ибо ты его даже не видишь, поскольку, голова, глаза твои на уровне воды, и где он берег этот – один Бог знает, так как он смотрит на всё сверху. В любом случае, уже тогда, будучи совсем молодым лейтенантом лет двадцати двух, я понял, что самое правильное – это плыть, даже не плыть, а отдаться течению. И оно принесет тебя в ту бухту, которая тебе судьбой предназначена. В данном случае, однако, моя философия мало что значила. Можно, наверное, было бы ухватиться за философию чужую. Я имею в виду хотя бы римского императора Марка Аврелия. У меня нет его цитаты, но я хорошо запомнил, запомнил на всю жизнь то главное, на чем настаивал император: не огорчайтесь относительно событий, которые от вас не зависят.
В нашем случае мы имеем: молодые люди полюбили друг друга, но один из них свою любовь потерял, и потерял он ее на удалении тысячи километров от другого, возможно из-за наличия рядом более искушенного в любовных делах соперника. Может при таких обстоятельствах этот несчастный другой что-либо изменить или как-то исправить положение? Нет. А если нет, то и нечего изматывать себя по этому поводу. Нужно просто изменить свое отношение к случившемуся, приять как данность и успокоиться, поняв, что все что Бог ни делает, – к лучшему.
Теория хороша, для меня хороша, поскольку меня случившееся никак не затрагивает и мое сердце не ранит. А Костя, ему каково? Плюнуть на все и забыть? Мне, стоящему в сторонке, и с моей крепкой психикой и стальными нервами, такое подходит. А вот Кости плюнуть на любовь, на свои чувства, на планы, на жизнь, со всем этим крепко связанную, как можно?
