Поскольку речь идет о судьбе, то к месту будет, пожалуй, сообщить о ещё об одном персонаже, который оказался также вовлечен во все события, хотя это, опять – таки, и не вытекало из логики жизни. За месяц до вышеописанных событий в связи с ликвидацией базы и моим увольнением в запас мы, наша батарея, находились где-то в центре Балтийского моря и на пути домой получили радиограмму: «БДБ № 28 зайти в Таллин, высадить лейтенанта Костина, которому явиться к дежурному штаба флота. Далее БДБ следовать в Порккала-Удд».
Мы – командир БДБ, командир моей батареи и я – долго ломали головы: вроде, не числилось ни грехов, ни подвигов, которые бы вели меня в штаб 8-го Балтийского флота.
В общем, высадили меня в Купеческой бухте таллиннского порта. БДБ, бодро чихнув своими старыми движками, пошла на чистые воды Финского залива. Опуская всякие, в том числе интересные, подробности, сообщу вкратце о причине моего необычного вызова. Месяца три – четыре до этого я представил рапорт с просьбой разрешить мне поступить на заочное отделение Военного института иностранных языков, на английское отделение. В это же время я отправил в «Артиллерийский журнал» статью о совершенствовании метода и способа артиллерийской стрельбы. Статья была опубликована и она попала на столы начальства вместе с моим рапортом об учебе. У него (у начальства) возник вопрос: что это там за умник такой отыскался? Как следствие, оно захотело на меня посмотреть, поскольку, так совпало, рассматривался вопрос о моем следующем чине. Все как бы сошлось в одной точке. Был и еще один серьезный фактор. Если мы на своей быстроходной десантной барже три недели болтались по морям и ничего не знали, то начальство знало, что морских пехотинцев пускают «под нож», а значит, офицеров распределят кого-куда. И кому-то пришла идея посмотреть на некого Костина, который не бражничает, не пьет немерянно (хотя бывало всякое), а о службе думает, и как будто человек творческий. В общем, со мной пообщались на уровне начальника политического отдела флота, поговорили о том о сем, но конкретных предложений не было. Мне потом по личным каналам сказали, что меня намеревались пригласить на работу в штаб флота, в общем бегать потом там на подхвате у этих или у тех. Но кадровая машина крутится медленно. Решение было принято, но… полк наш к тому времени был уже под Выборгом. Пока то, да сё, Павел Сергеевич, то есть – я, сказал, что едет домой, и уехал все-таки. Опять судьба. Задержись я на сутки – двое, поехал бы не в Москву, а в Таллин. И тогда, кстати, могла бы торжествовать естественная логика, об отсутствии которой я говорил выше.
В штабе флота конкретно было сказано лишь одно: здесь, в Центральной военной больнице Таллина излечились и готовы к отправке два морских пехотинца нашей части. Я должен был заехать в больницу, взять матросов и на следующей день на тральщике отправиться в Порккала-Удд. Сказал «есть» и пошел дело делать.
Через пару часов я уже был в больнице. Заявляюсь к дежурной сестре и… отпадаю. Бывают же такие женщины! Тот тип, который как магнит, притягивает мужчин. Я ей толкую о моих матросах, а она смотрит на меня своими голубыми глазами лукаво, немного насмешливо и улыбается. Так улыбается, что век бы смотрел на такую улыбку. Попал я в больницу в «тихий час», в послеобеденный отдых. Матросов сестра поднимать отказалась, поскольку у них, в Эстонии, так не положено. Странно это, но даже в радость: в больнице тишина, сестре спешить некуда, мне – тем более. Точим лясы. Но точатся они у меня не очень, уж больно обезоружила меня эта сестра по имени Настя. Мы, как я сказал, разговариваем о том, о сем, а я думаю, глядя на ее обручальное кольцо: везет же кому-то! Ну столько в ней обаяния, добродушия, мягкости во взгляде и в русском языке с украинской напевностью. Спрашиваю: – Вы с Украины?
– Да, в Таллине недавно, вот вышла замуж за эстонца и сюда прикатила. А сама я киевлянка, живу на Подоле… Вы в Киеве не были?
Я ухмыльнулся.
– Я там суворовское училище на Печерске заканчивал, а на Соломенке – артиллерийское. Сейчас, я, вроде как, москаль: родители полностью и окончательно переехали в Москву. Скоро в отпуск, вот к ним и поеду. Настя с той же доброй улыбкой ходит вокруг меня, перекладывает банки – склянки, а я ею любуюсь. Любуюсь её точенной фигуркой, грациозными движениями, походкой, одним словом, – женственностью. Но притягательно в ней было то, что она эту женственность не сует напоказ, не бравирует ею, не ставит поз, а делает все естественно, как бы само собой. Со мной говорит охотно, но с полным пониманием того, что в ближайшие пол часа я отсюда уйду и… прощайте. А уходить так не хочется! На каком-то моменте разговора она спросила: – Павел, что вы с таким интересом смотрите на мое кольцо, оно же обычное, обручальное?
– Вижу, что обручальное и очень жалею, что это не я вам его подарил.
Она охотно рассмеялась. Протянула другую руку.
– А это кольцо как вы находите?
Я смотрел, но скорее не на кольцо (в кольцах и драгоценностях я ничего не смыслю), а на руку. Казалось бы, рука – она и есть рука, но мне так захотелось её поцеловать! Почувствовав «опасность», она со смехом спрятала руку за спину.
Провожая меня в палату к матросам, Настя остановилась у двери. Она призывно посмотрела в мои глаза (по крайней мере, мне так показалось), кокетливо улыбнулась, протянула руку на уровень моих губ и сказала «до свидания». Я, конечно же, страстно и не один раз поцеловал её руку, повторил её «до свидания», а потом, будто меня черти дёрнули, смущенно произнес:
– Если Вы когда-нибудь оставите своего горячо любимого мужа, вспомните о вашем бедном (это я подчеркнул голосом) морпехе по ту сторону Финского залива… Там все знают Павла Костина… И я на вас женюсь.
Боже, какую же я сморозил глупость! Ну зачем ей какой-то морпех в заштатной военной базе? К тому же, она вновь подтвердила, что у неё не просто муж, а – это её горячо любимый муж. Потом, когда я это вспоминал, а вспоминал я это не один раз, естественно без всякой надежды, до меня дошло, что я стал жертвой нашего, российского общественного мнения. Это у нас после великой победы в войне офицеры были в фаворе у всех! А в Эстонии, старой буржуазной стране? Там нас терпеть не могли и считали оккупантами. На всю жизнь в моей памяти остались восклицания красивых эстонских девушек: «ми на ёске!» – я вас не понимаю. Всё они понимали, но… социальная несовместимость. Там тогда у них (да только ли у них?) в цене были обладатели больших денег и влияния, прожигатели жизни. Муж Насти, как я понял, был из этой категории. Да и Таллин это все-таки был не ровня нашей советской военно – морской базе.
В общем, я забрал своих матросов, мы ушли ночевать на тральщик, а рано утром корабль пошел прямо в Порккала-Удд. О милой женщине, которая отнеслась ко мне с видимой симпатией, можно было забыть. Тем более, что нас почти сразу со всей нашей боевой техникой потащили под Выборг. Всё, завершился мой определенный, хотя и очень интересный и полезный, жизненный этап.
* * *
Прилёт в Москву «на гробе» (поскольку он был подо мной в багажном отделении) и «вместе с гробом» (я был к нему привязан официально) вызвал в душе моей разные чувства (а обычный прилёт всегда вызывает только радостные чувства или хотя бы чувство облегчения). Я понимал, что все дни в Москве надо мной будет висеть траур по погибшему другу, и любой контакт здесь будет, так или иначе, окрашен в траурные тона. Даже мои самые близкие – мать и отец – неизбежно будут обращаться к печальной судьбе Кости, которого они уважали и любили за его добрые человеческие качества, скромность и порядочность. Это стало тем более так, когда с ним вместе в наш дом стала приходить и его очаровательная внешне и милая душой жена Елена.
