А Лена, будучи в силу своих возможностей и условий личностью с уже развитыми культурным и интеллектуальным потенциалом, приехала с Дальнего Востока в Москву, оказалась в нужном месте и в нужное время. Все остальное получилось по судьбе. Вроде как случайно встретившись, расстаться они уже не могли. Все выглядело вполне логично.
Менее логичен был мой вариант женитьбы. Внешне все в какой-то мере походило на движение точно во след Кости. Военную службу я завершил, в МГИМО, куда я, в общем-то, не слишком стремился, поскольку ничего об этом ВУЗе, как и о дипломатии не знал, поступил. А в общем-то, я видел себя скорее студентом Института водного транспорта. Меня влекло море, и в душе, как я уже сказал, оставался морпехом. Но… пути Господни неисповедимы!
Однажды, работая на заводе, я обтачивал на верстаке какую-то деталь. Время было близкое к обеду, и эта приятная тема занимала мои мысли. Подходит, точнее даже проходит, но затем вдруг оборачивается и подходит ко мне секретарь комитета комсомола завода. На заводе рабочих, тысячи, и знал он меня лишь потому, что рабочие цеха выдвинули меня на роль комсомольского лидера цеха, а все это вопреки кандидатуре, предложенной заводским комитетом. Была тогда дискуссия, споры и стал я вот так как бы лично известен.
Подошел, значит, секретарь ко мне и спрашивает:
– Слушай, Костин, у тебя, кажется, есть среднее образование?
Меня это рассмешило: – Бери, – говорю, – выше.
Он тоже засмеялся. – Ой, да ты же был офицером. Тогда именно ты мне и нужен. В общем, с этого 1956 года по милости нашего Генерального секретаря Хрущёва изменен порядок приема в МГИМО.
Видя мою усмешку и вопросительный взгляд, секретарь пожал плечами, серьезно, даже как – то строго на меня посмотрел и продолжил:
– Партия решила исправить положение с этим Институтом. Сейчас там процветает блат и кумовство, это прибежище для сынков высоких чиновников. Решено положение изменить и впредь отдавать предпочтение при приеме производственникам и лицам, отслужившим в нашей армии.
Секретарь говорит, а я не понимаю, какое отношение ко всему этому я имею? Молчу, затем недоверчиво и с любопытством спрашиваю:
– Товарищ начальник, я – то то тут при чем?
Он нахмурился.
– Если называешь меня начальником, то должен слушать, не перебивая. Уж тебе то, я вспомнил, – ты морпех, нужно было это знать и помнить… Так вот, теперь для поступления в МГИМО нужна рекомендация городского или Центрального комитета партии, или комсомола. Просто так, с улицы, в этот ВУЗ поступить будет нельзя.
Я слушаю, но у меня в голове завис вопрос: каким боком это касается меня, если я о МГИМО мало что знал, да и пожалуй, не очень-то хотел знать?
Видя в моих глазах вопрос и замешательство, секретарь дружески хлопнул меня по плечу и настоятельно предложил мне зайти к нему в кабинет в обеденное время для обстоятельного разговора.
Разговор был, была затем и рекомендация Московского горкома комсомола, как и была льгота лицу, демобилизованному из армии для сдачи вступительных экзаменов. Хотелось бы, однако, особо отметить, что льгота – льготой, но все мы, а нас демобилизованных или производственников было много, заметили, что преподаватели МГИМО на вступительных экзаменах сами весьма очевидно шли нам на встречу, особенно это касалось иностранного языка. Во-первых, они очень и очень пытались нас хоть как-то натаскать на консультациях, а, во-вторых, стремились дать нам шанс на экзаменах. На всю жизнь я запомнил как я сдавал экзамен по английскому языку. Прежде всего, какой уровень знания был у меня по предмету? Английский я, по необходимости, учил в суворовском училище. Учил, как и все. Школьную оценку «хорошо» получил, но это было не сложно, поскольку всех нас – воспитанников – по завершении учебы распределяли по военным училищам, а там в то время, иностранный язык был уже не нужен. Учителя это знали и на экзамене не вредничали. Далее пошло артиллерийское училище, затем служба на Балтике, работа на заводе, а это значит, что в течение пяти лет я был от английского очень далек. Что могло остаться от моих школьных знаний? В общем, как-то и что-то я на экзамене плёл, но так что у меня в памяти на всю жизнь остались добрые и полные сострадания милые глаза преподавательницы. По окончании моего ответа она тяжело вздохнула, сделала вид, что всё более – менее в порядке и спросила:
– Скажите, Павел, как у вас вообще складываются дела со вступительными экзаменами? Английский язык – это ваш последний экзамен, и я бы хотела знать вашу перспективу на поступление в наш ВУЗ.
Я сообщил ей, что оценки мои таковы: сочинение – 4, история – 5, география – 5, и теперь, вот, английский…
Она немного задумалась, изучающе и внимательно глядя в мои глаза. Опять вздохнула и заключила:
– В общем, что я могу сказать… У вас есть способность освоить английский язык, возможно и другой язык, но все это со временем… А сейчас, я, пожалуй, поставлю вам «хорошо»…
Сердце мое прыгнуло в верх от радости, ибо я понимал, что больше тройки мой ответ не заслуживал. Я согласно кивнул головой, но…преподаватель не спешила ставить оценку. Она подносила ручку к экзаменационному листу, а затем в задумчивости останавливалась. Она колебалась, и в результате спросила:
– Вам четверки хватит для поступления или нужно… выше?
У меня не хватило наглости сказать, что нужно выше, да и полагался я на льготу. В общем, я выскочил от преподавательницы радостный с оценкой «хорошо». И остался ей благодарен на всю жизнь.
Что было потом, в ВУЗе, не столь важно. Сидел я за книгами и иностранными языками, как проклятый, до конца третьего курса даже не было практически времени для свиданий, но возможно и должно быть имел место какой-нибудь интеллектуальный прогресс. Мы пока ведем речь обо мне в сравнении с судьбой Кости. Сравнения не получаются, поскольку та, которая должна была стать моей «второй половиной», к этому времени даже не просматривалась. Вокруг себя я таковой не видел. Но в чем я был всегда уверен, это в том, что судьба есть (!) и она предопределяет жизнь каждого человека, а значит, – и мою жизнь тоже.
Завершив сессию третьего учебного года, а мне к тому времени, как ни крути, было двадцать шесть лет, возраст, когда мужчине вполне позволительно жениться, я сгреб в сумку свои простые летние вещи и отправился на пару недель отдыхать в бывший мне родным Киев. Там у меня оставался мой старший брат, и было много друзей – знакомых по суворовскому и офицерскому училищам, большинство из которых, кстати, то же уже оказались на гражданке.
Киев, конечно, имеет массу привлекательных возможностей, но все они были мне известны, ибо в течении моей жизни там, под погонами, нас добровольно-принудительно, даже строем, водили по воскресеньям на разного рода выставки, в музеи, в театры и иногда даже на футбольные матчи. Получилось так, что с точки зрения познавательно – культурной, Киев для меня серьезного интереса не представлял. Однако, этот город был всегда славен своими пляжами. Весь левый берег Днепра был тогда не застроен, там тянулись километровые песчаные пляжи, куда жители города и его гости добирались на вместительных катерах. На пляжах я и проводил все свободное время, по большей части в одиночестве с какой-нибудь интересной книгой.
