Настя заканчивала медицинское училище, когда в Киеве объявился известный музыкальный коллектив из Таллина. В то время Эстония представлялась всем как бы заграницей, и отношения к эстонцам в обществе было каким-то особенным, а уж ко всяким там певцам, музыкантам и прочим «культурным» личностям и того более.
В общем, приехал в составе руководства этого коллектива некто Карл Эйхман во всем его иностранном шике и блеске, встретил где-то и как-то Настю. Оба они вскружили друг другу головы и это головокружение кончилось тем, что пока ещё глупая и не опытная медицинская сестра, возомнившая себя достаточно взрослой и влюбленной до одури, прыгнула замуж за Карла и отбыла в далекий и ей совсем не известный Таллин. И, как она думала, прошла её любовь к стародавнему другу, который маялся где-то в армии. А так ли? Когда она рассказала мне с горькой ухмылкой об этих «шалостях», то я замечал в ее взгляде краткую, но определенную щемящую тоску по её первому другу, с которым у неё связь была прервана окончательно. Тоска эта была или сожаление, что вопреки данным клятвам нашкодила, вопрос этот для меня был тогда и долго оставался второстепенным.
Что же касается её отношений со стильным Карлом, то все началось стремительно и столь же стремительно закончилось. Настя приехала в Таллин и, чтобы не сидеть на шее у мужа, устроилась на работу в Морской госпиталь, куда русских специалистов брали охотно, поскольку русской администрации иметь дело с эстонцами было довольно – таки сложно в силу объективной противоположной несовместимости пролетарской психики русских специалистов с буржуазной психикой эстонских.
У Насти на работе все пошло хорошо, в личной жизни тоже, любовь Карла вызывала в её душе радостный восторг, но… всего этого не хватило и на полгода, по причине природной и типичной. Настя, как оказалось, по своей наивности не учла того, о чем знали все более – менее опытные женщины: красавцам мужчинам (а, впрочем и женщинам), занятым в так называемом шоу-бизнесе, доверять следует с очень большой осторожностью, ибо работа лицедеев не может не отражаться на воззрениях и поведении человека. Человек был и остается зависимым от привычек и обычаев среды, в которой он вращается. Короче говоря, Настя однажды столкнулась с тем, что никак не могла принять её гордая душа. Случилось то, что по законам жанра должно было неизбежно случиться.
Работа медсестры в госпитале предполагает посменную занятость человека. Настя так и трудилась. Однажды ей полагалось работать в ночной смене. Она пришла в госпиталь, приступила к работе, но тут, вдруг, объявилась та медсестра, которая должна была сменить её утром. С ней Настя была дружна, уважала её как за более старший возраст, та и за её уже большой стаж работы и, конечно же, за отменные человеческие качества. Объявилась она на работе с просьбой к Насте поменяться сменами, ибо с утра у неё была необходимость срочно решать какие-то важные проблемы, связанные с её детьми. Как тут было не уступить? Да и соблазнительно было вечер и ночь провести не на работе, а с любимым Карлом. Летела Настя домой, как на крыльях, даже взяла такси, не представляя никоим образом, какая горькая заваривается каша. Жила Настя тогда с мужем в его сравнительно роскошной квартире, которая досталась ему после войны от родителей, которые поспешно бежали вместе с немцами от советских войск в Германию, не успев захватить с собой сына, который проживал в это время у бабушки в деревне, чтобы избежать бомбежек и сражения за Таллин.
Квартира числилась за бабушкой, которая, спустя несколько лет отдала Богу душу, а Карл – студент филармонии – вступил в свои законные права наследника.
В общем, Настя лихо взбежала по лестнице, аккуратно, чтобы не потревожить Карла, вошла в квартиру и, начав раздеваться у вешалки, услышала голоса и смех из спальни. Насторожившись, она потихоньку подошла к двери греха и соблазна, рывком открыла её и с удивлением и ужасом обнаружила, на её месте в кровати в объятиях Карла находилась молодая прелестного вида эстонка, которая на своем для Насти бессмысленном языке задала Карлу вопрос, о сути которого можно было легко догадаться, поскольку последняя указывала на Настю пальцем, а лицо ее от волнительно радостного выражения стало презрительно любопытным. Что оставалось делать Насте? В российских условиях, в том же Киеве, вариантов могло быть много, поскольку претерпевшая обиду женщина была бы в своей квартире, оставаясь её хозяйкой и, в общем-то, хозяйкой положения. А сейчас Настя оказалась в абсолютно враждебном окружении: квартира – чужая, Карл с его наглым оскалом – чужой, язык общения – чужой, страна нахождения – чужая и люди вокруг – чужие. Представляю, как сложно было Насте овладеть собой и не совершить какого-то акта агрессии, который мог быть чреват лишь одним – её бы арестовали, состряпали ложные обвинения и лишили свободы на срок, соответствующей этой стряпне.
К чести Насти, она эмоциям не поддалась. Её первым словом стало «тере», что по-эстонски значит «здравствуйте», затем она, оценив обстановку, вышла из спальни, хлопнув дверью, и стала собирать свои вещи. Её последним словом стало «ятайга», что, опять-таки по-эстонски, значит «до свидания».
Когда мне Настя на скамейке в глубине парка над Днепром все это рассказывала, я не мог не вспомнить поговорку, с которой нас, молодых лейтенантов, приехавших в Таллин поздней осенью 1953 года, ознакомили едва ли не на вокзале: «тере-тере, чемодан бере и ятайга». Имелось в виду, что воровство в Таллине было отменное и за чемоданом нужно было очень присматривать. На мои дополнительные вопросы Настя к своему рассказу добавила детали. Их было немного. Она собрала свои вещи в пять минут, засунула их в чемодан наспех и кое-как. Карл все-таки видимо понял, что случилось нечто неожиданное для него и неприятное. Он вышел из спальни в халате, растерянный и, сказать правильнее, потерянный, стал что-то бормотать, путая слова русские и эстонские. Так было и не понять, он сожалел об уходе Насти или о том, что провалился его план найти утеху, пока жена была на работе. Он стал говорить, что-то о примирении, об ошибке, но Настя выглядела, наверное, столь решительно, что он умолк.
Со своим большим чемоданом Настя уехала в госпиталь, провела там несколько дней, необходимых для оформления развода в ЗАГСе (тогда это было весьма несложно), и отбыла к своей матери в Киев, оставив Таллину не слово «ятайга», а «пошли вы все к черту!». В Киеве она пошла на работу в поликлинику Подольского района и поступила на заочное отделение медицинского института. Кстати, развод у Насти состоялся буквально через месяц после того, как я имел удовольствие познакомиться с ней в те судьбоносные полчаса, которых мне хватило в порядке уместной шутки предложить Насти выйти за меня замуж, если она вдруг разойдется. Получилось, что я её как бы приговорил к разводу, а сила более высокая свела нас на киевском пляже. Шансы на такую встречу, пожалуй, были практически равны нулю. Впрочем, таковыми могли оказаться и шансы на брак. Тут уж, как говорится, могла сгодиться и народная поговорка: «Обещать – не значит жениться». Было ли достаточным для брака моего мужского влечения к Насте, хотя и очень даже сильного? В значительной мере это так, поскольку мне хватило того первого взгляда тогда, в госпитале, чтобы пошутить с Настей о браке, но в действительности не зря говорится, что в каждой шутке есть доля правды. Железо, ведь, не случайно тянется к магниту. И меня потянуло, хотя, казалось бы, с какой стати? Иногда потом я списывал это притяжение на факт отсутствия в моей жизни в то время женщин. А было мне тогда, когда я шутил, два года за двадцать, или около этого, возраст, когда тяга к женщинам должна, по всем человеческим меркам, быть достаточной. Но все это в основном по части телесной. А нам свыше дан разум, душа и воля, которые в нашей жизни проходят по части души.
