В общем, ехал я к Лене с тяжелым сердцем и в каких-то растрепанных чувствах. И плана четкого у меня не было, о чем нужно говорить не знал, в голове ничего не сложилось. А по сему, выйдя из троллейбуса и подойдя к серой громаде большого дома, я, несмотря на то, что день был серый, неуютный и промозглый, у подъезда остановился и постоял, чтобы как-то собраться с мыслями: все-таки мне предстоял не просто светский визит. С одной стороны, меня ожидали разговоры на тему траурную; с другой стороны, я должен был определиться относительно вещей Ивановых, ожидающих моего возвращения в Канберру; а с третьей стороны, – мне казалось необходимым узнать у Елены, не было ли у Кости в жизни и в характере чего-то, что могло вызвать у него желание покончить с собой. Ведь и в записке он упомянул о чем-то в жизни, с чем он смириться не мог. Если исходить из массы прочитанной литературы и жизненного опыта многих людей, включая и свой собственный, нельзя не видеть, что каждый человек в той или иной мере всегда имеет что-то личное, с чем ему не хочется делиться с другими. Даже самый открытый и простодушный человек никогда не раскрывается до конца, в том числе и перед людьми близкими. Иными словами, «каждый человек себе на уме». Это народная поговорка, проверенная веками, и мне бы хотелось узнать, что могло быть на уме у Кости. Скорее всего до самых глубин души Кости Леночка вряд ли добралась, не нужно ей это было, но… всегда остается возможность случайности.
Перед красивой дверью квартиры, обитой коричневой кожей, я опять немного задержался, хотелось унять биение чувств и разума. Нажал кнопку звонка, услышал легкие быстрые шаги. Дверь открылась, а в проеме Лена, в строгом, плотно облегающем её черном платье и черной лентой в светлых волосах. А взгляд её все также мягкий, и губы в приветливой улыбке. Отступила в сторону, я вошел, и как-то так получилось, что мы оба инстинктивно обнялись, и не формально – кое-как, а крепко-крепко. Я ее аккуратно чмокнул в лоб, и она, уткнувшись в мое плечо, расплакалась, сначала немного, а затем – навзрыд. У меня настолько в душе «кошки скребли», что на глаза тоже навертывались слезы. Мы так, обнявшись, стояли долго, потом Лена мягким движением отодвинулась и, вздохнув, сказала:
– Спасибо, Паша, за твое внимание и понимание. Мне сейчас этого как раз не хватает.
Она взяла меня за руку и повела вглубь квартиры, продолжая потихоньку изливать душу:
– Понимаешь, если бы Костя погиб как-то иначе, было бы, наверное, намного легче. Но у нас…я не вижу никаких причин для этой трагедии. Да ты, Паша, сам видел наши с Костей отношения. А ведь люди наверное все зло видят во мне…
Она подвела меня к дивану, мило на него опустила, сама села рядом и продолжила:
– Да, ты знаешь, как люди относятся к самоубийцам. Никто их не милует. Все, вроде как, тебе сочувствуют, но и… осуждают. Кто довел до самоубийства? Жена, конечно. Может не все так, но, людям в душу не заглянешь… – я и сама ничего понять не могу. Ты же, Паша, хорошо знал и понимал наши отношения в семье. Однако где-то, был, наверное, промах. Что-то я, видимо, не увидела в Кости, не поняла умом. Меня, по здравому разумению, винить не в чем, но… факт-то трагический был. Что-то Костя от меня мог и скрывать. И получается, что я никак не могу признать себя невиновной. Вот и мучаюсь, на люди выйти неловко – вдова самоубийцы! Иногда даже хочется на себя руки наложить…
Лена умолкла, мне тоже было нечего сказать. Хотелось утешить, но как это сделать? Взял ее руку, поднес к губам. Лена придвинулась ближе и, положив голову на мое плечо, заплакала вновь. Мне было тоже неимоверно грустно не только в связи со смертью друга, но и из-за положения Лены в текущее время. Она оказалась без вины виноватой, в положении как бы прокаженной, от которой, по возможности, близкие люди, исключая самых близких, охотно и осуждающе отвернулись. Жизнь на ее судьбе поставила как бы черную метку. Чтобы как то смягчить ситуацию, я спросил:
– А сынок где? Как он?
Лена попыталась улыбнуться, слегка помахала рукой.
– Ну как он? Переживает ужасно, но по-мужски. Он же Костю в прямом смысле обожал, гордился им, и вот… А где он? Там, где и должен быть – в школе. Родители хотели взять его к себе. Не пошел. И знаешь, что он им сказал? Я маме нужен! Растрогал тогда меня этот мой первоклассник. Родители, конечно, со мной рядом, для них случившееся – трагедия… И мы никак не поймем: почему? Ведь ты знаешь Костю хорошо и вот… на тебе.
Лена слегка отодвинулась, поправила прическу, а я рискнул задать вопрос:
– Леночка, но неужели не было никаких признаков приближающейся беды? Неужели не было ничего мало-мальски необычного, хотя бы чуть-чуть заметного.
Лена опять придвинулась ко мне, вздохнула, немного подумала и, вдруг, подняв лицо, слегка улыбнулась, и, усмехнувшись, тихо произнесла.
– Ничего, Пашенька, заметного не было… Разве что чуть больше стал он упадать за твоей Настей. Я вообще-то сразу по вашему приезду отметила, что Кости она пришлась по душе… Не подумай чего-то, ну понравилась она ему как женщина. Так что в этом особенного..? Она того стоит!
Чуть примолкнув, Лена не только улыбнулась, но и позволила себе небольшой смешок.
– Ну и что? Ты, кстати, мне тоже понравился. Разве в этом есть что-то неправильное или нехорошее? В отношениях людей есть определенные границы и правила. То, что, скажем, ты женился, это совсем не значит, что нельзя любоваться помимо жены другими женщинами. Любуйся на здоровье, но только в рамках правил, установленных Богом и людьми.
Лена опять улыбнулась, даже с какой-то долей кокетства.
– Вот даже ты, Паша, уж настолько влюбленный в свою Настю, а все-таки я вижу, что тебе нравлюсь, хоть ты все время делаешь вид, что это не так… Знаешь, если бы в рамках наших двух семей мы не нравились друг другу, не имели взаимной тяги, то и не получилось бы нашей семейной дружбы. И ваша добро-памятная с Костей дружба и служба в Порккала– Удде оказались бы не причем.
Я слушал Лену с интересом и облегчением, видя, что на сердце у не понемногу легчает. Она устала от тягостных душевных мук, ей нужна была иная тема и, кажется, ее она хоть на какое-то время получила. А моя прекрасная собеседница продолжала.
– Нет, у нас, конечно, не было флирта, потаенных мыслей, но общение друг с другом было приятное и его все время хотелось. Ревность? Она была бы неуместна, поскольку все мы были уверены в наших моральных устоях…
Леночка опять чуть задумалась, и в этой же задумчивости, с некоторой неуверенностью сказала:
– А, впрочем, если уж быть совсем откровенной, то должна признаться, что последнее время я начала немного ревновать Костю к Насте. Мне стало казаться, что во внешнем проявлении, в какой-то игривости, в чувственности друг к другу, в шутках и прибаутках Костя и Настя увлечены чуть больше, чем это было раньше, но… все это было, или казалось, развитием искренней дружбы. Потом…нужно принять во внимание смелый и веселый характер Насти, ее желание всегда быть первой, ее естественную, даже игривую привычку чуть-чуть шутливо, незаметно переступать некоторое табу. Ей, как я думаю, в своем стремлении к лидерству, хотелось хоть немного, но и Костю подчинить. Она подчинила полностью тебя, немного, в рамках дозволенного, меня, ну а следующим в очереди был Костя… Я вновь повторюсь, что не нахожу в этом какого-то греха. Но это, о чем я говорила, не было чем-то особенным, чтобы я отметила.
