Радушно поприветствовав секретаршу, он взглядом и кивком головы вопросил: на месте ли босс? Получив положительный ответ, Джек аккуратно открыл дверь кабинета и плавно протиснул в кабинет свое далеко и давно уже не стройное тело.
После взаимных приветствий и нескольких фраз, резидент полюбопытствовал, что нового затеял Джек на этот раз? Тот, слегка поколебавшись, напомнил боссу о самостреле Константина Иванова в советском посольстве и, отметив про себя интерес в глазах босса, положил перед ним папку с документами. Босс полистал досье, собранное федеральной службой на Костю, повертел в пальцах рук имеющуюся там фотографию, и с любопытством взглянул на Джека:
– Ну и что…? Дело было и прошло. Этого самого Иванова уже нет в живых. Стоит ли беспокоить его?
В голосе босса сквозило недоумение. Досье он закрыл, но его вопросительный взгляд остался. Тогда слово взял Джек:
– Видишь ли, Род, мы действительно помогли уйти на тот свет Иванову и при этом не запятнали своей репутации… Конечно, Иванов был бы более полезен живым, но, по крайней мере, он нами ликвидирован…, – Джек поправился, – из рядов наших противников убыл талантливый боец…
Джек остановил свою плавную речь, подвинул досье к себе, раскрывать его не стал, но продолжил:
– У этого Иванова был друг, он и сейчас здесь, в советском посольстве. Это Павел…, – Джек заткнулся, забыв фамилию; вспомнил, продолжил… Павел Костин. Может быть нам попробовать это, – Джек похлопал по досье, – на Костине? – Он, кажется, человек неглупый и ему не придет в голову дурацкая мысль лишать себя жизни по пустякам. Босс внимательно и очень серьезно смотрел на Джека. По его лицу нельзя было представить реакцию. Он было протянул руку к досье, но брать не стал. Ему важны были не детали, а сам принцип. Молча он встал, сделал несколько шагов по кабинету, не решаясь на окончательный вердикт. Наконец сказал:
– Джек, ты, конечно, мой друг, вместе нами съедено много соли, но… я не ожидал, что ты такой безжалостный плут. Если ты начнешь операцию против Костина так же, как ты это проделал в отношении Иванова, то ты получишь, скорее всего, тот же результат. Костин, наверное и не глуп, но у русских во всем свое понимание, а значит и поступки. Они мыслят иначе, у них иное воспитание. Они во многом живут эмоциями…К тому же они коммунисты, преданы партии и власти, люди образованные и сознательные. Этот, как его…, Павел, вряд ли будет согласен с нами, но, почему бы и не попробовать…?
Резидент опять походил по мягкому ковру, остановился перед сидящим Джеком и продолжил:
– Русские в отличие от нас, коллективисты, мы индивидуалисты. Любое явление русские оценивают с позиции коллектива, его взглядов и интересов. И на одни и те же факты русские реагируют не так, как американцы. Эту их особенность ты, Джек, не учел вполне в истории с Ивановым… Сейчас ты предлагаешь мне все просто повторить в отношении Костина. Можем мы предположить, что этот друг Иванова поступит так же, то есть просто продырявит себе башку? Можем. Я почти уверен в таком исходе. А зачем нам это? Джек, боюсь, друг мой, что ты стареешь. Ну чем тебе не нравится этот Костин? Я о нем ничего не знаю, большого интереса он для нашей службы не представляет. Ну, организуем мы для наших противников еще одну трагедию, а с какой целью? На место Костина придет другой дипломат. Так мы и его убьем? Нет, дорогой мой, так работать не имеет смысла… Свою затею ты выкинь из головы. Нужно изучить этого Костина как следует, и если уж что-то делать, то при определенной гарантии успеха.
Босс оставался какое-то время в задумчивости, потом улыбнулся, спросил:
– Ты со мной согласен? Не как подчиненный, а как мой старый сослуживец и друг.
Вот и оставил меня в покое тогда этот Джек, не потому, что он действительно признал правоту босса, а просто – не зря в службе говорят, что «спорить с начальством, что писать против ветра: весь мокрый будешь».
Тогда Джек оставил меня в покое, я доработал в довольстве и здравии свои оставшиеся три года с «хвостиком», и мы всей семьей с радостью вернулись в Москву. Купили кооперативную квартиру, первую модель «Жигулей», а потом через МИД записались и купили дачу. В общем, каких-то особенных проблем у нас не было. Я продолжил работу в МИД, а Настя, возможно привыкнув в Австралии и к отсутствию работы и познав радость в работе над своей внешностью, к общественно-полезному труду не стремилась. Тем более были у нее серьезные оправдания: обустройство квартиры, а затем дачи, воспитание дочери и заботы о ней. К тому же, ей после ВУЗа так и не удалось толком понять, и более того, полюбить работу психотерапевта. Возможно, и я в этом «помог», поскольку никогда не видел смысла в профессии, которая пытается лечить психов, точнее людей, психически больных. Здоровому человеку все это трудно уразуметь, ибо не совсем ясно, что такое психика человека, где болезнь, а где распущенность, несдержанность, горячность. Все говорят психи – психи, а разбираться должны, вроде как, специалисты. Вот и получилось: Настя говорила, что ей не нравится ее профессия, а я искренне ей сочувствовал. А когда я увидел, что у Насти и без работы забот хватает, то и тем более с ней согласился. И в самом деле, за время от одной заграничной командировки до другой – в три года – Настя и квартиру обустроила и на дачном участке какую то хижину поставила. Получается, что результат ее дел был совсем не хилый. Им даже можно было гордиться.
К этому можно добавить и мой личный философский аспект. Поездив по западному миру, я увидел несостоятельность антихристианского тезиса об абсолютном равенстве и смешении полов. Женщинам в современном мире было предложено, не отказываясь от естественной обязанности и привилегии рожать и воспитывать детей, принять на себя общественную роль, равную мужчине. Если раньше, до XX века, в течение тысяч лет женщина всегда занималась детьми и домом, семьей, а мужчина добывал хлеб насущный, то сейчас женщинам ловко внушили, что и о материальном достатке они должны тоже заботиться. Причина этого очевидна: с развитием капитализма мужчинам в сфере производства стали мало платить, и женщинам пришлось вынуждено приобщаться к мужскому труду. Естественно, что в этом случае Запад не мог не деградировать, а чтобы это как-то прикрыть, понадобились войны, к которым женщин стали приобщать все больше. В общем, если в это все вдуматься, то берет оторопь: как могли женщины допустить такое к ним отношение? Вот и старался я Насте помочь изо всех сил.
Мой взгляд в целом был старомодным, и когда я видел и любовался своей цветущей Настей, я искренне за нее радовался, был готов сам сесть на хлеб и воду лишь бы уберечь любимую от лишних хлопот.
Однако, и меня это смущало, любя и любуясь женой, я иногда с теплым чувством вспоминал Елену. По приезду меня с семьей в Союз мне увидеться с ней не удалось. Причина проста: Леночка через пару лет после гибели Кости вышла замуж за какого-то высокого чина, занятого службой в военно-морском флоте. С ним она уехала во Владивосток (или в Петропавловск Камчатский?), а ее сынок, Николенька, как я и ожидал, стал нахимовцем. Он этого сам хотел, поскольку рос в семье моряков, отлично учился, да и протекция деда-адмирала была в любом случае не лишней. В общем, мне оставалось за Леночку только радоваться.
