* * *
Я приехал в Москву поездом на Киевский вокзал, когда июнь полностью вступил в свои права, синее небо, а на нем мелкие игривые облака. Уютно казалось и на вокзале, куда прибыло встречать меня все большое семейство Костиных: Настя с дочкой и мои родители. Все испытывали радость встречи, были возбуждены и веселы. Их радовало мое спешное возвращение, которое, им несомненно так казалось, связано с какой-то моей приличной служебной перспективой. Им было хорошо. А мне?
Некую версию моего возвращения я придумал, сам понимая, сгодится она только на крайний случай. А дальше я предвидел мои недомолвки, гнев начальства, и неопределенный конец всей истории. Мне было понятно, что до принятия какого-то решения, в той или иной форме, если оно уже не принято, мой домашний арест в той или иной форме продолжается. Представить его в удобном виде Насте и моим родителям было, пожалуй, невозможно. Они-то ожидают взлет орла, не зная, что у птицы сломаны крылья, к тому же – она больна.
В общем, в ближайшую пару дней я крепился и натягивал на лицо благостную маску. И это при том, что уже на моем первом появлении в МИД и встрече с любопытствующими начальниками мне сообщили, что до выяснения обстоятельств моего дела я отправлен в резерв. Объяснить моей Насте было необходимо, ибо мне сказали, что приходить на работу не нужно. А как это объяснить Насте? Получил отпуск? Так я и сделал и, опять-таки, состроил хорошую мину при плохой игре. Но я не только предчувствовал, но и был почти уверен, что ничем хорошим для меня это не кончится.
Одну неделю я повалял дурака, развлекая себя и семью всякими культурными мероприятиями. Мне было конечно не до этого, но… приходилось играть дрянную роль в плохой мелодраме. Мучила не только общая неопределенность, но, как мне пояснили в отделе кадров, находясь в резерве, мне не полагалась заработная плата. А на что жить? Как и все граждане страны в то время, мы с Настей совсем не думали о «черных днях»: нам же всю жизнь внушали, что только за рубежом человека могли выбросить с работы на улицу, и ему полагалась «нищенская» подачка. У нас такого быть не могло, ибо не было безработицы, а значит, и не было пособий. И я даже в наступивший странный период жизни утешал себя тем, что вскоре мне предложат работу и все каким-то образом устроится. В конце концов, ведь не совершил же я преступления!
На второй неделе мне позвонил из кадров мой куратор – Щеголев Петр Иванович – и предложил зайти. Зашел. Состоялась краткая беседа, в ходе которой он предложил мне пойти работать в научные сферы, и в частности, – в Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) в качестве научного сотрудника. Петр Иванович дал контактный телефон и пожелал всего наилучшего. Он также подсказал, что мне следует в Управлении делами МИДа забрать свою трудовую книжку. В душе моей царила грусть, но, как я думал, – «еще не вечер». Все я сделал по инструкции.
При встрече с заместителем директора ИМЭМО, встрече едва ли не ласковой, мне объяснили, что Институт во мне очень и очень заинтересован, что мне создадут все условия для успешной работы. Он обещал связаться со мной через «пару дней».
Пока все шло как бы нормально. Я смог придумать нормальную версию для Насти, что я, мол, перехожу работать в науку, где у меня есть неплохие перспективы. Все это хорошо, но оставался вопрос: а где деньги? «Пара дней» прошла, подошла к концу неделя. Звоню этому начальнику сам, отвечает после минутного колебания милый голос секретарши:
– Простите, но Григория Ивановича нет, и сегодня не будет, позвоните… завтра.
Звоню завтра. Тот же милый голос говорит без колебаний:
– Знаете, Григория Ивановича срочно вызвали на совещание в Академию Наук… Звоните дня через два, ибо совещания подобного рода обычно затягиваются…
Как и было сказано, позвонил еще. Опять отсылка, и я понял, что здесь дело швах.
Звоню опять своему куратору Петру Ивановичу, сообщаю о ситуации. Он, подумав, дал мне телефон директора Института государства и права и сказал, что с директором они свяжутся. Может быть, и скорее всего, связались, но… все получилось один в один как в ИМЭМО: приняли мило, поводили за нос, и мне пришлось отстать. Вновь обращаюсь к Петру Ивановичу, поскольку до меня, если что-то и доходит, то не совсем. Договорились о встрече у главного входа в МИД. Встретились, отошли в сторонку, по его приглушенному, как бы таинственному голосуи по озабоченным глазам собеседника я понял, что из этой беседы вряд ли что выйдет полезного. Ее основной смысл таков. Выслушав мои стенания, Петр Иванович – человек уже совсем не молодой, фронтовик, сурового образа, но приятного обаяния – сообщил.
– Знаешь, Павел, начальство наше считает, что ты уже не наш, и оказывать тебе помощь мы не обязаны… Я не должен тебе говорить, но и не хочу морочить твою глупую голову, потому скажу тебе. Не ищи ты помощи и поддержки здесь… – Он кивнул в сторону МИД, продолжил, – Связываясь с какой-либо организацией по твоему делу, мы давали заключение, которое начальство считает «взвешенным». Его суть: «Павел Сергеевич Костин человек не без способностей, грамотный, исполнительный, но, находясь за рубежом оказался неразборчив в отношениях с иностранцами…». Если я по тебе куда-то звоню, то я должен эту фразу произнести слово в слово, и никакой отсебятины… Ты, Павел, это знаешь по своему посольскому опыту. Когда, скажем, наше посольство в Риме получало шифровку в МИД, где было сказано: «Посетите МИД Италии и сообщите следующее…», – то, что за этим следовало? Посол поручал тебе это исполнить. Ты сговаривался с кем-то в МИД Италии о встрече и приносил с собой перевод нашего сообщения на итальянском языке. В ходе встречи ты мог говорить о том и о сем, а потом, сделав важное лицо, заявлял, что ты имеешь поручение довести до сведения итальянской стороны сообщение. Ты вынимал из папочки перевод текста, зачитывал его слово в слово и передавал итальянцу текст, в переводе и в оригинале. Так ведь?
У нас здесь то же самое. Мы, исполнители, связаны дословно поручением начальства. Соответственно, как понимаешь, при таком условии «помощь» нашего ведомства тебе скорее вредна. Ты попробуй позвонить и походить по инстанциям от своего имени.
Петр Иванович тяжко вздохнул, помолчал, потом безнадежно пожал плечами и добавил:
– Впрочем, Паша, если судить по практике, то и от этого толку не будет. Те организации, ответственные сами по себе, решая вопрос о приеме тебя на работу, все равно запросят твою хоть какую-то характеристику в МИДе… И получается то же самое. Одна надежда на то, что, поддавшись твоему обаянию и красноречию, в организации отойдут от общей инструкции и примут тебя…
Изложив все это, добрый человек протянул мне от руки написанную бумажку с телефонами отделов кадров ряда организаций и сказал, что, к сожалению, он ничего больше сделать для меня не может. Спасибо ему и за это: ведь тогда не было даже общедоступных телефонных справочников, а значит, эта бумажка была для меня очень полезна.
На этом мы с Петром Ивановичем и расстались. Я попробовал навязать себя в семь влиятельных организаций из полученного списка, но результат был неутешительный. Схема моих разговоров совпадала с тем, о чем я и сказал Петру Ивановичу.
