– Насть, ты-то, как понимаешь все случившееся? Я в куски разорвал свои мысли, но ничего путного не придумал. Ведь Костя был человеком крепкого рассудка, который не мог поступить вот так, сдуру, с бухты-барахты свести счеты с жизнью.
Я вопросительно смотрел в глаза Насти, которые, будучи по природе голубыми, стали в тот момент серыми. В них, как я понимал, сидел тот же вопрос и ответа я не ожидал. Настя, немного помолчав, сказала без энтузиазма и определенности:
– Не знаю, Паша, и я ответа. Мне всегда казалось, что в жизни Кости все в порядке. Что нужно вашему брату – мужчине, у него было, пожалуй, в избытке. Они с женой и сыном составляли идеальную семью. Мы бок о бок с его семьей живем несколько месяцев, и если бы в ней были какие-то трещины, мы бы это заметили обязательно. Нет, причину трагедии с этой стороны искать нечего. Любовью… – Настя запнулась, чуть подумала, прежде, чем продолжить, – Костя был окружен любовью на зависть многим очень и, пожалуй, – она на мгновение опять запнулась, – даже слишком. Его Елена в нем души не чаяла, а сын – боготворил…
Настя умолкла, в комнате повисла грусть.
Я опять спросил:
– За время пока я болтался в командировке в Папуа-Новой Гвинее, здесь никаких событий, с ним связанных, не происходило, скажем на том же последнем партийном собрании? Ты на нем присутствовала и… мало ли что?
– Да нет, все и там, по партийной линии было хорошо, как я полагаю, и по карьерной: посол его в своем выступлении в пример выставлял. В воскресные дни большинство колонии, как обычно выезжало к морю в залив Остер-бей. И мы с дочкой ездили. Все было, как обычно. Костя был обаятелен и весел, много плавал и даже пытался соревноваться с дельфинами. За общим ужином на берегу моря он был в прекрасном настроении, всех потешал приличными анекдотами. В одном из них, он вдохновенно и даже образно сообщил: «Парторг спрашивает коммуниста: ты почему не был на последнем партийном собрании. Тот отвечает, если бы я знал, что оно будет последним, я бы обязательно пришел».
Произнося эту фразу, Настя грустно улыбнулась и замолчала, посчитав свой ответ законченным. Затем она, наливая себе новую чашку кофе, спросила:
– А ты, Паш, неужели не замечал в его поведении ничего, что могло бы выбить Костю из колеи?
Я лишь покачал головой и сказал «нет». Если бы у меня был хоть какой-нибудь факт необычный и для Кости странный, я бы уже давно его сообщил жене и, того ранее, на совещании в посольстве. Там мы буквально мозги выворачивали наизнанку в поисках хоть чего-то, что могло бы сделать для нас ситуацию понятной, и о чем можно было бы сообщить в докладе в Москву. Нет, не было ничего необычного и, тем более, подозрительного! Мозговой штурм на совещании результатов не дал.
Понимая, что предмет нашей беседы с Настей исчерпан, а кофе был допит, я сказал, что хотя сегодня и выходной день, но, полагаю, что надо бы зайти в посольство: там наверное соберутся и без команды мои коллеги. К тому же, вчера в полдень, прибыла дипломатическая почта из Москвы. Письма частные из этой почты мы получили, но там же еще прибыли и документы. Мало ли что? Я встал со стула, а Настя произнесла, не вставая, не двигаясь и как-то задумчиво:
– Паш, а там, в почте, было наверное и письмо или какое-то сообщение и для Кости… А?
Я замер на месте. Да, несомненно, если мы не видим причины трагедии здесь, то возможно следы ведут в Москву, к семье, к родне, к друзьям, к какой-то вести. Мало ли что мог получить Костя? Я задумчиво смотрел на Настю, она на меня. Молчание затянулось. Все это тем более толкало меня пойти в посольство. Но прежде, я счел нужным спросить:
– Насть, ты полагаешь, что могли возникнуть обстоятельства семейные? А впрочем…, какая разница? Хотя, судя по всему, источник бед, если он не найден здесь, должен, конечно же, находиться дома, в Москве. И кстати, не только мы с тобой разгадываем тайну, но другие, наверняка, тоже. Пойду в посольство и пообщаюсь с одними и с другими.
Я вышел из подъезда и от яркого слепящего солнца даже зажмурился. День предстоял отличный. В обычном порядке мы бы стали собираться в бассейн на всю ближайшую половину дня, но сейчас мысли были совсем не об этом.
В здании посольства, в зале приемов действительно находилось несколько моих коллег. Они сидели вальяжно в креслах и, как это было очевидно, судили – рядили обычные дела. Я поздоровался с ними, сказал, что скоро присоединюсь, и проследовал на этаж выше, где размещалось то, что называлось «референтурой», иначе говоря, секретное помещение за стальной дверью, полностью изолированное от внешнего мира, чтобы чужая прослушка была полностью исключена. Там составляли секретные документы, велись, опять-таки, секретные совещания. Туда доставлялась дипломатическая почта с вложенными в нее частными письмами, которые могли содержать какую-то информацию, интересную для недружественных глаз. В мое намерение входило встретиться с заведующим референтурой, не с целью получить или посмотреть какие-либо документы прибывшей почты (они все вначале направлялись послу и от него распределялись ниже), а спросить его о частных письмах Иванова и о его реакции на них. Улыбчивый шеф референтуры не мог в это время не быть на месте, поскольку, естественно, комплектовалась обратная дипломатическая почта в Москву. Он, по обмену приветствиями, глянул на меня с хитринкой и ехидством в глазах и изрек:
– Ты, небось, пришел по делу частных писем Кости Иванова? Опоздал. Тут уже, сранья, и резидент побывал с этим же любопытством и советник-посланник и, конечно же, посол. Они и сейчас сидят у меня там, внутри.
Он кивнул головой себе за спину и провозгласил:
– Ничего интересного, Паша, ни им, ни тебе сказать не могу. Получил Костя три письма, получил с радостью, с широкой улыбкой. Письмо, видимо от семьи, он прочитал здесь же, присев на стул. По прочтении лицо его выражало полное довольство. Письмо он приложил к устам и с веселой ухмылкой ушел. Вот так, брат. Ты все узнал и понял? А коли так, то и будь здоров…
Пришлось ретироваться, не солоно хлебавши, но с благодарностью. Когда за мной захлопнулась стальная дверь и щелкнул внутренний замок, я еще какое-то время постоял на площадке перед дверью, осмысливая услышанное. Итак, письмо от семьи очевидно не содержало неприятностей. Но было еще два письма, которые Костя читать сразу не стал, а унес с собой. Могло там быть что-то разящее наповал? Могло, но… вряд ли. К тому же, Костю я знал слишком хорошо, чтобы такой как он мог быть сражен каким-то, даже самым плохим, сообщением. Да и что могло быть этим – самым плохим? Умер кто-то из близких? Возможно, но в этом случае ему бы в своем письме написала об этом его любимая жена Леночка. А Костя не стал бы такое письмо целовать. Тогда, может быть, в других письмах было сказано что-то плохое о Леночке? Представим себе такое, что Леночка Косте изменила. Да, это возможно, но цельного и сильного мужчину это может смутить, разгневать, но не поведет к безумству. Нет-нет, истину, нужно, видимо, искать в другом месте. Хотя в нашем случае это представлялось неимоверно сложным. Ведь жизнь дипломата, в отличие от обычного гражданина, все время на виду. Его отслеживают и изучают как чужие спецслужбы, так и свои. За ним охотятся «акулы пера», поскольку любая новость или даже небылица о дипломате в СМИ идет на первых полосах. Вышел за ворота посольства и знаешь, вполне вероятно за тобой ведется наблюдение. Вернулся – ты на виду и на слуху у своих, ибо в маленькой дипломатической колонии все ее члены, даже сами того не желая, общаются между собой, живут бок о бок, а значит знают друг о друге практически все. И это тем более так, поскольку жены, не имея возможности занять себя работой, дополняют текущую жизнь слухами и сплетнями.
