– Послушайте, Павел Сергеевич, вы, как я чувствую, наверное, расслабляетесь за столом, а мы здесь, в посольстве, еще работаем.
Я смотрел на Настю, а она все своим видом проявляла любопытство. Прикрыв ладонью трубку, я шепнул: «Посол!». А сам постепенно в чувствах своих напрягался.
– Так вот, – продолжал посол, – один вопрос не дает нам покоя. Нельзя, видимо, отправлять гроб в одиночный полет. Сопровождать его следует.
Сердце мое упало: я понял, что приговорен окончательно. А посол рокотал:
– Завтра, то бишь в понедельник, консул обещает закончить формальности с австралийской стороной, а во вторник утром будь-те готовы отправиться в неблизкий вояж.
Посол замолчал, очевидно, ожидая от меня каких-то слов. Но говорить мне было нечего. Отговорки делу не помогут. Посол продолжил:
– Что вам нужно будет сделать сегодня– завтра? Вам с супругой, как особам наиболее близким покойнику и его семье, нужно войти в квартиру Ивановых и каким-то образом отложить вещи, нужные для отправки, а остальное…выбросить здесь…
Посол опять немного помолчал. Я знал, что он обременяет меня лишь в силу служебной необходимости, понимает отсутствие у меня энтузиазма, и это чувствовалось в его добрых интонациях голоса.
– Завтра, Павел Сергеевич, мы окончательно уточним детали, а пока… Вопросов у вас нет?
– Никак нет! – сказал я, и он положил трубку. По моей, видимо достаточно гнусной физиономии Настя уже догадалась о содержании разговора. Она откинулась на спинку стула, вся как-то сникла и смотрела в сторону. Радость нашего общения испарилась. Между нами как бы опять стал Костя, точнее трагедия, с ним связанная. Мы оба думали о нем, но не об одном и том же. Похоже, что я видел Костю в гробу, а Настя – живым. Делать нечего, пролог будущих дел и проблем мы уже проехали. В хлопотах минул понедельник, в полете – вторник. Полет занял весь день, скорее сутки, поскольку добираться до Москвы тогда нужно было сложным маршрутом: вначале на местной «керосинке» от Канберры до Сиднея, далее до Сингапура – на «Боинге», а затем самолетом ТУ-104 – до Москвы с остановками в Коломбо и в Ташкенте.
* * *
Про авиационные полеты можно утверждать вполне обоснованно, что в целом они все одинаково унылые, сколько комфорта в самолет ты не впихивай. Самолет – это замкнутое, само по себе скучное пространство, в котором тебе отводят его небольшой кусочек: спереди спинка сидения, сзади тоже спинка и сбоку – сосед, иногда приятный, а иногда – не очень. Для него полет столь же безрадостен, как и для тебя. К тому же, едкий гул самолета мешает общению, а по сему, полет проходит в основном молча. Что к этому добавить? В качестве развлечения есть красивые стюардессы с дежурной улыбкой, которые принесут столь же дежурные блюда, а к ним в придачу выдадут немного вина или продадут что-нибудь покрепче. Прием пищи в самолете вносит оживление, вызывающее желание подвигаться и с кем-нибудь поговорить. Если с мужчиной, то можно с удовольствием обсудить внешние достоинства стюардессы. Тогда девушек на эту профессию отбирали, как, скажем, скаковых породистых лошадок. Помню как однажды в самолете Эфиопской авиалинии, когда я летел на преддипломную практику в наше посольство в Эфиопии, я взял газету «Эфиопиен геральд» и со смешанным чувством советского человека прочитал объявление об отборе девушек в стюардессы. Там определялся рост, фигура, изящество, и, конечно же, естественная красота. В общем, речь шла будто бы об отборе на конкурс красоты. Но в то время стюардессы всех авиалиний были действительно очаровательны, а обслуживание и питание пассажиров – выше всяких похвал. Потом с течением времени все как-то стало массовым, прилично деградировало и полеты потеряли то наивное приятное, что у них когда– то было. Если уж вспоминать хорошее прошлое, то стоит указать на порядок выбора маршрута полета. Этим, естественно, занималась авиакомпания, которую ты выбрал. Принцип был такой: компания, получавшая деньги пассажира, оплачивала весь пролет вне зависимости от того, прямой он или окольный.
Приведу пример. О конкурсе девушек в службу стюардесс я читал в самолете, который вез меня из Каира в Аддис-Абебу, где, как сказано, я проходил в посольстве преддипломную практику. По истечении полугода я возвращался в Москву. Лететь я мог по маршруту Аддис-Абеба– Каир-Москва или иным по моему выбору за ту же цену. Я выбрал такой маршрут: Аддис-Абеба-Афины-Рим-Прага-Москва. Если была возможность, скажем так, – на халяву прокатиться по Европе, то грех было бы ею не воспользоваться. Вот я по неопытности и воспользовался, утратив, по молодости, бдительность. Дело в том, что буквально в день отлета при отъезде от посольства советник посольства впарил мне сумку с какими-то документами Экономической комиссии ООН для Африки. А в ней весу килограмм 8-10. Морщась (но деваться некуда) я сумку взял с обязательством лично доставить ее в Москву в МИД. Однако вес сумки был сверх положенных мне 20 килограммов. Провожал меня в аэропорт завхоз посольства, человек очень опытный, хитрый и, к моему сожалению, негодяй: в Аддисс– Абебе он оплатил вес этой сумки, но не до Москвы, а лишь за первую часть полета, то есть до Афин. Я не мог подозревать его в нечестности, взял квитанцию об оплате, полагая, что все оплачено как положено, сунул её в карман, не глядя, и улетел. Сутки гулял в Афинах, радовался жизни, но пришло время лететь дальше. Остановка тут, кстати, как и транспортные услуги, оплачивалась компанией «Эфиопиен Эйрлайнс».
В аэропорту Афин, оформляясь далее на рейс в Рим, я небрежно поставил на весы свою поклажу, и ещё более небрежено бросил туда проклятую сумку. А ведь кстати, мог не бросать, а показать своим видом, что эту «легкую» сумку я беру в салон самолета. Но на весы стал мой чемодан, весом в 17 килограмм и сумка – 9. Итого 26 кг. Служащий итальянской авиакомпании, которая должна была вести меня в Рим, молодой и во всех отношениях приятный человек, посмотрел на весы и на отличном английском языке сообщил, что у меня превышение груза на шесть килограмм. А я на том же английском пояснил, что излишек груза был мною проплачен и, легкомысленно воскликнув «Окей!», я гордо предъявил квитанцию об оплате перегруза. Чиновник молча её прочитал, поднял на меня свои светлые недоуменные глаза, пожал плечами, квитанцию вернул, сказав:
– Это вы можете бросить в урну, стоящую рядом.
Как в урну? Я уставился в текст и, вдруг, к своему ужасу только сейчас понял, что перегруз оплачен всего лишь до Афин. И ещё до меня дошло, что в кармане у меня осталось только шесть долларов, чего явно было не достаточно. Меня бросило в пот и жар от ужаса из-за безвыходности сложившейся ситуации. Я посмотрел на квитанцию и проникся мыслью, что теперь это всего лишь «филькина грамота». А мне нужно как-то не только «влезть» в самолет, но и доставить служебные бумаги, которые упакованы в сумке, в Москву. Это значит, что мне надо будет ещё оплатить перегруз в Риме и в Праге, а денег у меня практически нет. Да и напуган я был строгим наставлением советника посольства, что документы, мне порученные, чрезвычайно важны и я, можно сказать, за них отвечаю головой. Неопытен я был, к словам начальства относился очень серьезно, даже подумать не смел, что этот негодяй – советник впарит мне обычный бумажный хлам.
