Обязанности Амалзаина оставили ему много праздного времени – Фаморгх после вечерних пирушек обычно спал в два раза дольше, чем обычные люди, чему виной был возраст и алкоголизм. Большую часть свободного времени молодой виночерпий тратил на изучение алгебры и чтения старинных поэм и романов.
Однажды утром, когда Амалзаин был занят алгебраическими вычислениями, к нему зашла огромная негритянка, которую виночерпию в свое времени представили как одну из женщин Улуа. Она безапелляционно объявила юноше, что он должен последовать за нею в апартаменты монным вмешательством в его занятия, первое мгновение Амалзаин был неспособен ответить. Потом, видя его колебания, большая черная женщина взяла его на руки и вынесла из комнаты, пронесла через залы дворца. Сердитый, в полном замешательстве, юноша оказался в зале, где на стенах висели бесстыдные картины, а в облаках дурманящих курений, на роскошном диване ярко-алого цвета возлежала принцесса. Улуа стала рассматривать юношу. Сама же она была маленькая, как женщина-эльф, и чувственна как ламия. Пары ладана то и дело скрывали ее лик, подобно раскачивающимся вуалям.
– Есть вещи более интересные, чем разливать вино для глупого короля, или изучать съеденные червем тома, – пробормотала Улуа голосом, который походил на течение горячего меда. – Столь юный виночерпий должен найти себе лучшее занятие.
– Я не ищу службы иной, чем имею. Да и занятия другие не для меня, – нелюбезно ответил Амалзаин. – Но скажите мне, принцесса, каковы ваши желания? Почему ваша женщина принесла меня сюда столь непристойным образом?
– Для юноши столь эрудированного и умного, вопрос бессмысленный, – ответила Улуа, улыбаясь краем рта. – Посмотри, разве ты не такой же красивый и желанный, как я? Или ты глупее, чем я считала?
– Не сомневаюсь, что вы красивы, – согласился юноша. – Но такие вопросы едва ли касаются скромного виночерпия.
Пары, исходящие из золотых кадил, стоящих перед кушеткой, становясь все гуще, разделялись движением от откинутых драпировок; и Амалзаин потупил взгляд перед волшебницей, которая качнулась с мягким смехом, так что драгоценные камни на ее груди замерцали подобно живым глазам.
– Кажется, те заплесневелые тома действительно ослепили тебя, – заметила принцесса. – Тебе нужно выпить травы, прочищающие зрение. Иди, вернись к своим занятиям.
Через много дней после этого Амалзаин, как обычно, со странным упорством занимался своими делами. Но теперь ему казалось, что Улуа была повсюду. Появляясь на пирушках, как будто это новый каприз, она щеголяла свой злой красотой дразня молодого виночерпия. Часто днем он встречал ее в садах дворца и коридорах. Все люди говорили о ней, как будто молча сговорились, чтобы заставить его постоянно думать о принцессе. Казалось, что даже тяжелые гобелены, качаясь на сквозняках, которые блуждали по мрачным и бесконечным залам, шептали ее имя.
Это, однако, было не все. Ее нежеланный образ начал беспокоить его в ночных снах. И пробуждаясь, он слышал ее теплый приятный нежный голос, чувствовал прикосновения ласковых, легких и тонких пальцев в темноте. Глядя на бледную луну, сверкающую вощеным кругом за окном, над черными кипарисами, он видел, как мертвое, изъеденное оспой лицо ночного светила принимает живые черты Улуа.
Гибкая и миниатюрная молодая ведьма скользила среди богатых драпировок посвященных любовным приключениям сказочных королев и богинь. Словно очарованный, он видел ее лицо за своей спиной в зеркалах. Она появлялась и исчезала, подобной фантому, соблазнительно бормоча что-то и делая экстравагантные жесты, когда он склонялся над книгами. И хотя Амалзаин был встревожен этими явлениями, тем, что не мог отличить реальное от иллюзорного. Он оставался безразличен к Улуа, защищенный от ее обаяния амулетом, содержащим пепел Яос Эбне – святого мудреца и волшебника. Не раз он находил, что от пищи и напитков исходят любопытные ароматы. Он подозревал, что всему виной микстуры любви, которым юная колдунья пыталась привязать его к себе. Но кроме изжоги и приступов тошноты, он не испытал никакой болезненных последствий и даже не подозревал о чарах, которые втайне плелись вокруг него. А ведь принцесса трижды использовала смертоносные заклятия, которые специально разрабатывались, чтобы ранить его сердце и чувства.
Теперь – хотя он не знал этого – его безразличие часто обсуждалось при дворе. Люди удивлялись его стойкости. Всех, кого принцесса выбирала прежде, уступили ей, были ли они капитанами, виночерпиями или высокими сановниками, или рядовыми солдатами, или конюхами. Все они с легкостью пали жертвами ее очарования. Со временем вышло так, что Улуа возмутилась, так как все люди знали, что Амалзаин презирает ее красоту, и ее колдовство, а она не может поймать его в ловушку. Вскоре она прекратила появляться на пирушках Фаморгха. Амалзаин не видел ее больше в залах и садах. Она не появлялась ни в его снах, ни наяву, охотясь на него с помощью чар. И теперь, по своей наивности, юноша радовался как тот, кто столкнулся с серьезной опасностью и отправился дальше совершенно невредимым.
Потом, позже, ночью, когда он неподвижно лежал, пытаясь заснуть в безлунные часы перед рассветом, к нему пришел сон: он увидел фигуру, с макушки до пят закутанную в могильный саван. Высокая как кариатида, ужасная и угрожающая, она наклонилась над Амалзаином в тишине более зловещей, чем любое проклятие. Саван открылся у нее на груди, и дождь из гробовых червей, мертвых скарабеев и скорпионов, вместе с клочками гниющей плоти, полился на Амалзаина. Пробудившись от этого кошмара, больной и задыхающийся, он почувствовал отвратительное зловоние и давление, словно на него навалилось тяжелое тело. Испугавшись, он поднялся и зажег лампу, но кровать была пуста. И все же аромат гниения до сих пор висел в воздухе и Амалзаин мог поклясться, что рядом с ним в темноте лежал труп женщины, две недели назад умерший и изъеденной червями.
После того в течение многих ночей его сны нарушались столь же бесцеремонным образом. Едва ли он мог спать вообще из-за ужаса перед тем, кто приходил невидимым, но ощутимым и разгуливали, по его палате. И всякий раз пробуждаясь от болезненных грез, он оказывался в объятиях давно мертвого суккуба или чувствовал под боком любовную дрожь бесплотных скелетов. Он был сдавлен потными и каменными мумифицированными грудями. Он был сплющен и раздавлен весом гигантских личей. Его целовали тошнотворные губы, в разложении превратившиеся в лохмотья и клочья.
Но это было не все. Другие ужасы преследовали его днем, видимые и реальные, но более отвратительные, чем ночные. Твари, которые казались останками прокаженных, ползали перед ним в полдень по залам Фаморгха. Они выходили из теней и подходили украдкой к нему, искоса поглядывая на него. У них были белые лица, которые и лицами-то назвать можно было с большим трудом. И еще… эти твари пробовали ласкать виночерпия своими полусъеденными пальцами. Когда он ходил, то за его лодыжки цеплялись похотливые создания с грудями, обросшим мехом подобно летучей мыши; и ламии со змеиными телами порой делали пируэт перед его глазами, подобно балеринам перед королем.
Юноша больше не мог читать книги или решать алгебраические задачи – буквы под его пристальным взглядом то и дело менялись, превращаясь в руны злого содержания, буквы и знаки тайнописи, которые он выводил, превращались в дьяволов размером с муравья, которые корчились на бумаге, словно это поле, выполняя обряды, приемлемые только для Алилы – королевы гибели и мировой несправедливости.
