Когда умер Эвил, у меня было чувство, будто между небом и землёй открылись Врата, он ускользнул, а я – я застряла и бьюсь в стеклянный полог, как птица, не находя выхода. Каждый день я просыпалась, открывала глаза и вспоминала – его больше нет. Нигде нет. И с этим придётся просыпаться завтра, послезавтра – много дней. Я ждала, когда боль отпустит, но она не отпускала. Я просто слилась с ней, срослась, научилась быть, жить, дышать.
Но страшнее не это. Просто там, где раньше была жизнь, стало пусто. Уже больше не болело, но ничем не заполнилось. Как если бы в доме, полном жизни, существовала комната, где никогда не зажигают свет, где всегда темно, гуляет сквозняки и эхо. Пугающе тёмная комната, о которой не хочется не говорить, ни думать, о которой большую часть дня не вспоминаешь, но ты знаешь, всегда знаешь – она есть, она полна тьмы и тьма эта в любой момент может начать разрастаться подобно раковой опухоли. Лишь дай толчок к развитию болезни, и она поглотит всё. И все комнаты в доме наполнятся темнотой, влагой и эхом.
– Госпожа, лорд-протектор просил вас прийти на галерею, как только вы оденетесь, – передала одна из девушек.
– Хорошо. Поторопитесь, девушки.
Мне хотелось спросить, с чем связана очередная просьба, но гордость сковывала уста. К чему лишние вопросы? Через пару минут и пару шагов всё узнаю без лишних ушей.
Отчего-то интуицией я чувствовала, что впереди меня ждёт что-то не слишком приятное. И уже на подходе поняла, что не обманулась.
– Отпустите меня! – раскатывался по переходам и лестницам замка отчаянный и яростный девичий голос. – Пощади! Умоляю тебя! Не надо!
Вопли были столь отчаянными, что у меня сердце похолодело. Может быть, несчастную там уже пытают? Атайрон мог быть жестоким. Причинять боль ему не впервой. Ходят слухи о том, что чернокнижники собственными руками приносят жертвы, в особенных случаях – даже человеческие. Хотя думать об этом совсем не хотелось.
Я прибавила шаг, поднимаясь по лестнице на следующий ярус, выводящий прямиком на галерею.
Слава богу, никто и никого не пытал. Стражники всего лишь силой тащили повалившуюся на пол, упирающуюся изо всех сил, девчонку. Атайрон стоял с каменным лицом, широко расставив ноги и положив руку на эфес меча. Рядом с ним, как всегда, окутанная красными шелками, словно охваченная пламенем, возвышалась Хатериман.
Заметив меня, девица Грассьон на секунду заткнулась, блеснув глазами. Несчастный ангелочек в мгновение ока превратилась в разъярённую фурию:
– Ты! – ткнула она в мою сторону пальцем. – Ты виновата во всём! А-а-а!
От её воплей закладывало уши. Словно баньши – у меня того гляди из глаз кровь хлынет.
Стражник бросил короткий взгляд на Атайрона и, получив короткий, едва различимый кивок в ответ, отвесил девице пощёчину. Крик оборвался. Наступила благословенная тишина.
Подобравшись, встав на колени, девица всхлипнула:
– Я не хочу умирать, мой господин! Повелитель! Смилуйтесь! Это всё моя любовь к вам…
Никто её не перебивал и не останавливал, но слова сами собой замерли на губах девушки. Взгляд её испуганно метался от Атайрона к Хатериман, молчаливой и равнодушной, как сама Смерть. Если Жейсси и питала какую-то надежду на её заступничество, думаю, одного только взгляда хватило, чтобы надежда эта скукожилась и развеялась пеплом, как клочок бумаги на костре.
На лице же Атайрона и вовсе не один мускул не дёрнулся. Против воли я ощутила нечто вроде сочувствия к девушке. Да, она пыталась меня убить, но… какого это, любить мужчину и знать, что ты для него пустое место? Каким должно быть отчаяние, чтобы вынудить совершать заведомо проигрышный, глупый поступок? Или я приписываю этой кукле чувства, на которые она не способна? В моей памяти всплыла Эденсун – вот уж кому достоинства было не занимать. Огненная Плясунья, которой не было равных.
Атайрон продолжал давить на рыжеволосую Грасьон тяжёлым взглядом. Она скукожилась, опустила голову и тихо, словно побитая собачонка, заскулила высоким голосом. Мне ужасно хотелось зажать уши руками и крикнуть: «Прекратите!». Но, как и все участники сцены, я тоже застыла безмолвным изваянием в ожидании дальнейших реплик.
Атайрон медленно, будто каменный командор, подошёл ко мне и протянул мне руку. Что оставалось? Я вложила ладонь в его пальцы.
Рыдания усилились.
– Перед тобой, девица Грасьон, королева-мать и наша владычица. Ей решать, бросить ли тебя в темницу, на съедение крысам, прогнать из дворца прочь или приказать стражникам обезглавить тебя здесь и сейчас на месте. Прикажи немедленно вызвать палача и через пять минут эта буйная бестолковая голова украсит частокол во Дворе Ночи.
Плач прекратился. Девушка сидела на коленях, не поднимая на меня глаз. Страх и ненависть окутали её стройную фигурку, словно облаком, страх и ненависть стекали и искрились вместе с шёлком рыжих буйных кудрей.
Безопаснее было бы раз и навсегда отсечь эту буйную голову. Безопаснее и разумнее, но…
Вот честно, если бы рядом не стоял Атайрон, я бы велела отрубить дерзкой девчонке голову. Не потому, что кровь соперницы меня бы порадовала – не порадовала бы нисколько. И не обида или оскорблённое достоинство стало бы причиной такого решения – страх.
Я чувствовала дикую змеиную ненависть, исходящую от этой девицы. И ни тени раскаяния. Поменяйся мы местами, мне было бы не жить больше получаса. Жейсси бы, не моргнув глазом, приговорила меня к смертной казни. Я же не могла сейчас поступить иначе, чем обещала. Хотя не исключено, что в будущем мне это не отольётся.
– Я хочу, чтобы она покинула дворец. Нет, больше – столицу. Возвращайте на земли вашего отца, сударыня, и никогда не возвращайтесь.
– Да, госпожа.
– Уведите, – бросила я сквозь зубы страже. – Пусть проследят, чтобы ещё до заката солнца и духа её тут не было.
Стражники увели безвольную, как кукла, Жейсси Грасьон. Мы остались втроём – я, Атайрона и любезная Хатериман.
Атайрон оказался между нами, предлагая каждой опереться на его руку.
– Мы опечалены, что всё так получилось, – проговорила Хатериман. – Никто не мог предположить, что девушка окажется столь безумной, чтобы поднять на вас руку, Анжелика Ванхелия.
Колючие слова вертелись у меня на языке, но, прежде, чем я дала им волю, Атайрон произнёс:
– От всей души хотелось бы верить вашим словам, матушка, но я не верю в совпадения, – с жёсткой иронией произнёс Атайрон.
Хатериман напряглась, замедляя шаг. Остановившись, она в упор поглядела на сына непроглядно-чёрными глазами:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Тем, что к чёрту прятки, игры в кошки-мышки и прочий политес. Никогда не видел смысла петлять там, где можно пройти прямой дорогой, дорогая моя родительница. И я прямо говорю, что, хоть нож был в руке Грасьон, не исключаю, что вложили его в ладонь ей вы.
