Поняв, насколько решительно настроена сестра, Михаил сделал шаг назад.
– Ладно-ладно, схожу я на твою подстанцию, – пролепетал он. – Что я должен там сказать?..
* * *
Ни на какую подстанцию Мишка, конечно же, не пошел. Чужих приказов он исполнять не любил – сестрица хорошо об этом знала и все же пыталась командовать. Дура!..
Обойдя кругом пару кварталов по ночному городу, он вернулся на свою улицу, тихо вошел в подъезд соседнего дома и так же тихо поднялся на последний этаж. С лестничной площадки пятого этажа он вскарабкался по металлической лесенке до люка, ведущего на чердак. Осторожно приподняв крышку, проскользнул в темное душное нутро, пахнущее пылью и опилками. Табачного запаха не ощущалось, значит, под крышей никого не было.
Несколько секунд Мишка стоял без движения, но глаза к темноте привыкать никак не хотели. Ночью на здешнем чердаке он оказался впервые и понял, что без спичек не обойтись. Днем сюда пробивался свет через узкие слуховые окна, и можно было передвигаться без риска упасть или стукнуться головой о деревянный брус. Вынув из кармана коробок, Мишка зажег спичку, осмотрелся и двинулся в глубь длинного черного тоннеля…
В этом доме жил его одноклассник и друг Геннадий Дранко. Это он обнаружил незапертый люк и предложил обустроить под крышей уютное местечко. Здесь хранились чья-то старая, пришедшая в негодность мебель, кухонная утварь, коробки и ящики с пожелтевшими книгами и полуистлевшей одеждой. В общем, все то, что практичные жильцы не хотели видеть в квартирах, но не решались отнести на помойку.
Отобрав наиболее пригодную мебель, пацаны соорудили у дальнего оконца нечто похожее на комнату. В свободное время они незаметно поднимались сюда, смолили собранные на тротуарах окурки, иногда баловались пивом или дешевым винцом. На улице или дома подобной вольности они себе позволить не могли, здесь же царила полная свобода. Правда, разговаривать приходилось вполголоса, а передвигаться на цыпочках, чтобы не услышали обитатели последнего этажа.
Догорая, очередная спичка обожгла палец. Мишка шепотом матюкнулся, плюхнулся в кресло-качалку и принялся шарить по нижним полкам этажерки. Где-то там хранился оплывший огарок старой свечки…
– Вот она, – он снова чиркнул спичкой по коробку.
Крохотный огонек покачался над воском, набирая силу, подрос и осветил «комнату» под изнанкой пологой крыши. Справа от вертикального окошка стоял древний платяной шкаф, отгораживающий «комнату» от остального пространства. В мальчишеской обители ничего лишнего не было, за исключением дырявого и давно не чищенного самовара. Продавленный топчан, кресло-качалка, столик, этажерка, деревянный ящик из-под боеприпасов. В нем Мишка с Генкой хранили самое ценное: папиросы, спички, вино, два стакана и кое-что из продуктов. Ящик плотно закрывался крышкой, и снедь не могли слопать мыши, которых на чердаке водилось в избытке.
Михаил залез в ящик, развернул газетный сверток и принялся жевать черствый хлеб. В животе урчало – в последний раз он перекусывал еще до того, как занялся уборкой квартиры. А потом нагрянули с обыском, и страх заставил позабыть о голоде. Теперь же в теплой тишине пустое брюхо напомнило о себе…
Покончив с хлебом, Мишка отыскал в ящике коробку папирос «Май». Дорогих «майских» в коробке давно не было, друзья складывали в нее табачок подешевле: «Беломорканал», «Нашу марку», «Боевые», «Гром». А когда совсем прижимало, то и собранные на улице окурки.
Целых папирос не оказалось – день назад друзья выкурили последние. Поковырявшись в коробке, Мишка выбрал самый длинный «бычок», подпалил его и с наслаждением затянулся…
Откинувшись на деревянную спинку кресла, он прикрыл глаза, вздохнул. И начал по порядку вспоминать сумасшедший день – 21 июня…
* * *
Под утро Мишка всегда спал чутко и неспокойно. Вот и сегодня, будто в продолжение вчерашних кошмаров, ему снились незнакомцы в форме с малиновыми петлицами. Они зловеще ухмылялись, обращались к нему неприятными скрипучими голосами, требуя показать тайник и отдать фотокарточки обнаженных женщин. Мишка дважды в ужасе просыпался, таращился в узкое оконце на занимавшийся рассвет и, успокоившись, снова пытался заснуть. Потом он наконец провалился в глубокий сон и не услышал тихих шагов по опилкам.
– Вставай, Миха! Да вставай же! – кто-то настойчиво тормошил его за воротник.
Вскрикнув, он ошалело посмотрел по сторонам и, наткнувшись взглядом на стоявшего рядом Генку Дранко, отпрянул. Но через секунду узнал друга и пролепетал:
– Ты… ты чего так рано приперся?
– Я вообще-то три часа как на ногах. А вот ты чего тут разлегся?
– Из дома вчера ушел…
Потянувшись, Мишка встал с кресла, потер ладонью затекшую шею.
– Из дома ушел? – удивленно переспросил приятель. – Чего это вдруг?
– Отца вчера арестовали. Потом обыск был до поздней ночи. Ну и с сестрой поцапался.
– Это за что же отца-то?
– Почем я знаю. – Мишка пожал плечами и вынул из папиросной коробки очередной окурок.
Забыв про осторожность, Генка воскликнул:
– Выходит, ты продрых здесь всю ночь и ничего не знаешь?!
– А что я должен знать?
– Война, Миха! Война началась в четыре утра!
– Какая война? С кем?
– С немцами! С фашистской Германией!
Новость не обрадовала, однако после вчерашних событий удивить Мишку было сложно. Досмолив окурок, он затушил огонек плевком и сказал:
– Нам-то что до этой войны?..
Генка повертел у виска пальцем:
– Ты ничего не забыл? Нам обоим по восемнадцать стукнуло! Мне в апреле, тебе сегодня…
С самого утра 22 июня 1941 года, невзирая на выходной день, все военные комиссариаты страны работали в авральном режиме. Одни сотрудники разбирались с нескончаемым потоком добровольцев, другие копались в документах и отбирали личные дела тех, кого комиссариаты должны были поставить под ружье в первую очередь. Третьи заполняли повестки и отправляли их по адресам.
Среди пришедших добровольцев мелькали и совсем юные пацаны явно непризывного возраста. Некоторые из них подправляли цифры в документах, некоторые надеялись убедить военкома, а кто-то намеревался использовать общую неразбериху. Этих героических мальчишек объединяло огромное желание попасть на фронт и вместе со старшим поколением дать отпор проклятым фашистам.
Мишка с Генкой принадлежали к другой породе. Оба росли в правильных советских семьях, но родители в их воспитании где-то просчитались, что-то упустили. Ребят не интересовали достижения страны, они не посещали кружков, в школе учились спустя рукава, да и дружили с такими же «отрезанными ломтями». Все их интересы сводились к одному: где раздобыть мелочи, чтобы купить папирос и винишко.
Генкин вопрос застал врасплох. Младший Протасов вспомнил о недавнем совершеннолетии, на минуту задумался и вдруг явно представил, как почтальон приносит домой под роспись грозную повестку с требованием немедленно явиться в военкомат. Эта сцена окончательно отогнала сон. Тряхнув головой, он твердо изрек:
