- У каждого из нас свои источники информации, уклончиво ответил Зверев, - рассказываете же, если вы все расскажете, то возможно, мы не выдвенем против вас никаких новых обвинений.
- Ну если так, - Боголепов прищурился, было очевидно, что он не поверил сказанному.
Зверев схватил со стола папку, распахнул ее на первой странице и сунул старику под нос фотографию Ромашко:
- Это он?
Старик дрожащей рукой достал из нагрудного кармана очки и нацепил их на нос:
- Вы с ума сошли? Вы ещё скажите, что не знакомы с этим человеком! - старик пренебрежительно фыркнул, - разумеется, я с ним знаком. Имени и фамилии его я не знаю. Зато знаю, что он проходимец, он приходил ко мне пару раз и приносил какую-то никчемную дрянь, этот тип просил меня помочь продать какое-то, никому не нужное барахло, я сказал, что его, так называемые ценности ничего не стоят, им место не в антикварном магазине, а на барахолке.
- То есть визит к вам этого человека никак не связан с Дитрихом Фишером из концлагеря в Крестах?
- Если этот человек имеет какое-то отношение к нацистам, то мне об этом не известно.
- Замечательно! - выкрикнул Зверев, схватил перо, и для вида что-то написал на листе бумаги, - а теперь рассказывайте о Фишере.
- Прошу вас, дайте же мне вашего табака, чертовски хочется курить.
Видя, что старика и впрям трясёт, Зверев решил это использовать:
- Сперва вы рассказываете про Фишера, и я тут же обеспечу вас отменным табаком.
- Хорошо хорошо, я расскажу вам историю нашего знакомства.
- Одну минуту, - всё так же сдерживая свое волнение сказал Зверев, - пусть ваш рассказ выслушают ещё один человек. После этого Зверев позвонил Корневу и пригласил его к себе.
Глава 3, в которой Боголепов рассказывает о том, что ему доводилось переживать в годы оккупации
Г. Псков. Ноябрь. 1942 год.
Часы настенные показывали половину десятого и комендантский час уже давно начался. За окном посвистывал ветер, ливень закончился, но одинокие капли всё ещё нудно постукивали по выгнутому, заржавевшему карнизу. Тьма окутала город.
Боголепов стоял у окна и глядел в полупрозрачную пустоту. От сырости у него всегда обострились боли в суставах, а настойка из шиповника, которую ему бычно готовила сердобольная баба Клава, с первого этажа, как назло кончилось ещё в начале октября. Где-то вдалеке завыла сирена и почти тут же. Умолкла, стуча сапогами, словно стальными подковами по мостовой, под окнами прошел патруль. Грубоватая и пушающая, словно лай сторожевого пса, немецкая речь заставила старика сжаться. Он по плотнее задернул штору, подошёл к столу, и зажег, стоявшую в фарфоровой пиале свечу.
После прихода немцев введение комендантского часа, ограничивающего передвижения жителей по городу, и предписывающего обязательное затемнение окон, электричеством Андрей Алексеевич почти не пользовался. Это позволяло уменьшить ненужные траты на электроэнергию, а для того чтобы читать, у Боголепова имелся довольно большой запас церковных свечей.
Как-то, ещё незадолго до начала войны, к Боголепову зашел отец Леонтий настоятель Снетогорского монастыря. Он рассказал, что его послушники, копая яму для заготовки и хранения овощей, вблизи Вознесенской церкви, наткнулись на старинное захоронение. Монахи отрыли подземный склеп, в котором оказался облаченный в истлевшие одежды скелет. Судя по сохранившимся останкам одежд и украшений, мертвец принадлежал к не бедному сословию и мог быть каким-нибудь знатным боярином или даже князем. Помимо мертвеца, в склепе нашлись несколько серебряных посудин, светильник с диковинной гравировкой и позолоченный крест, размером с лошадиную подкову. Сообщать о находке городским властям отец Леонтий, разумеется, не хотел, и умолял Боголепова не разглашать сведений о найденных сокровищах. Андрей Алексеевич согласился молчать и заявил, что ни сколько не возражает, чтобы найденные реликвии пошли на нужды храма. Отец Леонтий благословил покладистого антиквара, и в знак благодарности, подарил Боголепову целый короб церковных свечек.
Полученный от священнослужителя подарок, Боголепов долгое время хранил в кладовке без дела. Теперь же эти свечи очень даже пригодились. Помимо коптящей свечки, на столе стояла тарелка с двумя сваренными в мундире картофелинами, рядом с тарелкой лежала почерствевавшая краюха хлеба, соль кончилась еще на прошлой недели, поэтому Андрей Алексеевич достал из своих старых запасов несколько черных груздей, пряного посола, которые хранились у него в погребе в большой деревянной кадке. Старик ел не спеша, тщательно пережевывая, оставшимися зубами, каждый кусочек, стараясь не обронить на стол ни единой крошки. Не смотря на то, что в грибах попадался песок, а подмороженная картошка была сладковатый на вкус, Андрей Алексеевич получил настоящее удовольствие от такого замечательного ужина. Он убрал со стола, уселся кресло-качалку и накрыл ноги пледом из собачьей шерсти, чтобы хоть как-то утихомирить, мучивший его, артроз. Плотно набив трубку, старик закурил. Сейчас Боголепов не страдала от нехватки курева и продуктов, однако в первые дни оккупации ему пришлось нелегко.
Когда немецкая командование объявило всеобщую трудовую повинность, в городе открылись биржи труда. Все взрослые мужчины моложе шестидесяти пяти должны были явиться для обязательной регистрации и получения рабочих паспортов. Так как Боголепову к этому моменту уже перевалило за семьдесят, он избежал всеобщей трудовой повинности, но при этом напрочь лишился всех своих средств к существованию. До революции Андрей Алексеевич имел собственную антикварную лавку и считался одним из лучших знатоков своего дела городе. После прихода к власти большевиков, большая часть, нажитых Андреем Алексеевичем, ценностей была конфискована. И Боголепов был вынужден прекратить торговую ценностями, долгое время он работал в городском музее, жил скромно, и в положенный срок вышел на пенси. С приходом немцев, все денежные выплаты пенсионерам прекратились, и Андрей Алексеевич попытался вернуться в музее, но уже на должность сторожа. Его не взяли, так как место уже было занято, когда все мало мальски ценное было распродано Боголепов понял ,что ему грозит самая обычная голодная смерть. Но тут пришло долгожданное спасение - городская администрация дала добро на восстановление работы Ольгинского рынка. Большую часть продуктов: спирт, бензин и дрова, продавать на рынке запрещалось, зато прилавки были буквально завалены предметами быта. Тут то о Боголепове и вспомнили. Андрей Алексеевич жил на Плаунерштрассе - так называлась теперь бывшая улица Ленина, как раз неподалеку от рынка, поэтому его квартирка теперь стала частым местом посещения как торговцев, так и покупателей с Ольгинского рынка. Кто-то пустил слух, о том что Андрей Алексеевич неплохо ориентируется старинных вещах и теперь народ повалил к нему толпами, люди несли утюги, самовары, фарфор, столовое серебро, мешками тащили одежду и книги, картины и даже мебель. Андрей Алексеевич давал оценку любым старинным вещам, указывал их примерную стоимость, за что получил свои комиссионные деньги, продукты, табак и мыло. Старый антиквар больше не голодал, однако, вместе с благополучием и сытостью, появился страх. Он общался с разными людьми и любой мог на него донести. Андрей Алексеевич понятия не имел, как отнесутся к его деятельности новые немецкие власти, поэтому сегодня, в этот промозглый, ноябрьский день, Андрей Алексеевич затрясся, насмерть перепугался, когда в его дверь громко постучали. Боголепов наспех загасил трубку и поспешил к двери. На пороге стоял худощавый унтерофицер в фуражке и плаще. Увидев черную форму и сдвоенные зик в петлицах, Боголепов еле устоял на ногах.
