Волосы, выкрашенные в темно-каштановый цвет, не несли ни одной седой нити и были уложены колечками по последней моде. В двадцать лет свежесть многое искупает, а в сорок с лишним надо следовать последним веяниям, иначе прослывешь старухой, застрявшей в позапрошлом сезоне.
Папея была все еще желанной. Притягательной и сильной, как согнутая лоза, которая в любой момент готова распрямиться и ударить по пальцам зазевавшегося.
Авл зазевался. Но уже отошел от нее на достаточное расстояние, чтобы удар не достиг цели. Хватит. Нагрелся на старых делах. Однако появились другие. Помоложе.
В прошлом году, после праздника Юпитера, когда она с другими матронами наблюдала бег юношей в бараньих шкурах вокруг Авентинского холма, один из бегунов сильно стегнул ее ременной плетью, желая долголетия и здоровья. В досаде Папея схватилась за эту полоску бараньей кожи, рванула на себя, притянула горе-атлета, и сын сенатора Павел Плавт с разбегу врезался в нее, ткнувшись носом в мягкую, но точно кольчугой из цепочек покрытую грудь. Опешил. Ничего не понял. И принял, как должное, когда почтенная матрона начала охаживать его отобранной ременной плетью – для здоровья и счастья, не иначе. А потом поймала петлей и приняла к себе в объятья под смешки и одобрительный гомон других дам: знай наших!
Удивительно ли, что Плавт не ушел. Вернее ушел вслед за Папеей. Теперь он возлежал в атриуме ее, вернее, Мартелла, виллы, перед переносным столом с фруктами и отправлял в рот по одной белой виноградине.
– Обратись к моему дяде, верховному понтифику Корнелию Плавту. Прежде он поддерживал твоего мужа.
Чей это все-таки дом? Она привыкла считать его своим. Супруг появлялся наездами, от одной до другой компании, и чувствовал себя гостем.
В ответ любовнику Папея кивала. Она сидела рядом на складном стуле и имела такое выражение лица, будто ворочает в голове целые провинции и двигает войска. Вот женщина, которой сами боги предназначили пурпур! Даже табурет будет ей троном, а подножием послужат головы поверженных врагов.
– Пусть дядя Корнелий полистает для тебя книгу Кумской прорицательницы. Конечно, Сибилла была сумасшедшей, но ее предсказания до сих пор сбываются.
Папея снова деловито кивнула. Она уже посетила жрецов-гаруспиков, которые узнают положение дел по печени животных. Труднее оказалось склонить на свою сторону коллегию авгуров – все-таки государственные служащие, а она жена опального проконсула. Но деньги делают чудеса.
Авгуры знатно опустошили ее кошель: 300 сестерциев стоило одно их согласие выслушать «дочь Магна» – называть Папею «женой Мартелла» они не рисковали.
– Раз дело так серьезно, то тянуть не стоит. – Плавт, несмотря на молодость, был сильно обеспокоен. Умный юноша, именно к нему, если ничего не случится, перейдет должность верховного понтифика. Именно его рукам сыпать на голову баранам жертвенную соль, а потом перерезать скотине горло. А руки эти сильны, как клещи. Этим рукам Папея доверяла даже больше, чем его голове.
– Сибилла знала заранее все опасности для Вечного Города. Хочешь, я сам поговорю с дядей? Попрошу.
Папея в третий раз кивнула. Да, она хочет, чтобы любовник склонил понтифика в ее пользу, чтобы тайное открылось. Она чувствует угрозу. И эта угроза идет от того, кто, казалось бы, должен защищать Лациум, их детей, ее самое! Но после всего, сделанного супругой, – связи на стороне не в счет, у него их тоже много – будет ли?
Она ему не верила.
После снятия Авла с должности, Папея ринулась в бой. Но не ради него самого, а ради сохранения места своей семьи – ни дочери, ни родня ее отца, ни она собственной персоной не должны были пострадать из-за неразумного поведения проконсула, о котором весь город говорит, будто он сошел с ума, не подчиняясь требованиям Сената.
Было время, когда всех врагов стоило положить лицами вниз. А теперь, когда они наверху – будь добр, подчиняйся и копи злость. Чтобы узнать, чего семье ждать в дальнейшем, Папея обратилась к гадателям. Ее приятельница Порция Луппа, дама остроносая, любопытная, знавшая все обо всем городе и когда-то тоже спавшая с Авлом, – что, впрочем, не испортило отношений подруг, ибо кто расскажет жене о муже правду, если не ее ближайшая товарка? – привела хороших, настоящих мастеров, не шарлатанов.
Те поклонились и пошли в хлев, выбирать животное. Спросили, которого барана выделял хозяин, его и заклали – длиннорунного, черного, с белой отметиной на лбу. Мартелл-то хотел, чтобы этот красавец крыл всех овечек, больно хорош. Не судьба.
Барану связали ноги, посыпали голову крупной морской солью, отчего бедное животное перестало биться и высунуло язык, слизывая растекавшиеся струйки. Оно отвлеклось, и тут горло барана перехватили ножом-кописом, похожим на меч.
Кровь хлынула. Язык барана еще раз трепыхнулся, и глаза начали стекленеть, обращаясь в агатовые бусины.
По крови тоже находились умельцы гадать, тем более что она лилась изобильно, широким потоком и шла мощными толчками, пока сердце животного не остановилось.
– Вот видишь, – шептала Луппа, державшая подругу за руку, – все еще будет: посмотри, как побежала кровь, не остановишь. Твой муженек покажет себя, и не раз. Жаль, не мне. – Пригорюнилась, но быстро скосила подведенные глаза в сторону Плавта. – Ничего, мы на мальчиках отыграемся.
«Одни мальчики в голове! – раздраженно подумала Папея. – А семья? А должности? А положение в обществе? Покажет он себя! Кому?»
Гаруспики не опустились до рассмотрения жертвенной крови, их интересовала только печень. Ее форма, цвет, сторона, на которую орган ляжет при рассечении чрева. Баран уже не бил ногами. Ему начали вскрывать брюхо, шепча заклинания.
Любопытная Порция выглядывала из-за плеча подруги, в страхе и нетерпении комкая уголок накидки.
– Вот, вот печень, – зашептала она. – Ой, почему такая черная? Вся в жилках и слизи, смотри!
Нож жреца скользнул, отделяя орган от прочей требухи. Тот отлипал с трудом, старался соскользнуть, но все же лег направо.
– Он вернется, – провозгласил жрец. – С победами. Но не с теми, каких от него ожидают. Печень совсем темная – злые времена наступают для Вечного Города, а еще злее – для тех, кто знал твоего мужа раньше и был уверен, что может им управлять.
– Что все это значит? – горячее дыхание Луппы ударило Папее в ухо, вызвав мгновенное удовольствие. «Может, мне, а не Авлу, стоило ею заняться?»
– Что все это значит? – повторила она. – Ни слова не поняла.
Старший из гаруспиков вздохнул: как объяснить двум кумушкам, что прорицатели говорят не загадками, как думает чернь, а просто то, что им показывают. Не больше и не меньше.
Да, вернется, будет зол на все, особенно на то, что притягивало прежде. Однако особенно странно, что его возвращение чем-то грозит Вечному Городу, ведь проконсул сто раз говорил жене, что никогда не поступит, как Марсий и Сол – не возьмет город на меч, не станет гонять жителей по улицам, убивать зазевавшихся и составлять проскрипционные списки врагов народа, которых может зарезать каждый честный гражданин, а имущество взять себе.
