Папея мало что поняла из пророчества, но обеспокоилась еще больше, чем раньше. Станет преследовать тех, кто прежде был его опорой? Ничего удивительного – ведь его предали. Накажет врагов из Сената? Туда им и дорога. Но при чем тут семья? Ее фамилия, которая и сделала его тем, кто он есть? Или Авл возненавидит себя?
– Я готова заплатить авгурам, – сказала Папея. – Ты со мной?
⁂
Ну, конечно, с ней. Муж и лучшая подруга – не придумать истории банальнее. Как к обыденному отнеслась к ней когда-то и Папея. Каждого из двоих есть за что презирать, но есть за что и удерживать возле себя.
Сколько раз он срывался? Сколько его грубой собачьей натуре нужно? Она уже бросила считать, да и не вела серьезных подсчетов. Пусть гуляет, лишь бы веревочка была достаточно прочной и тянулась к дому. «Мужчина будет бегать за женщинами до тех пор, пока одна из них его не поймает». – Старая колхская пословица, он сам научил жену, когда приехал после покорения Аракса.
Папея тогда делала все, чтобы Авл от нее не ушел. Еще была влюблена? Нет, пожалуй. Просто знала себе цену, а ее цена – очень высока, поэтому она вцепилась в такого человека, у которого консульское будущее написано на лбу. Он потянет ее вверх, к первым местам, где она займет законное.
После его ранних измен – неизбежных, теперь Папея это знала – она сходила к ведьме на Кумский холм, давно превратившийся в городской квартал, где обитали ворожейки. Там, у одной из наследниц Сибиллы, «дочь Магна» наложила крепкий приворот, который возобновляла каждый год, хотя муж становился ей все безразличнее.
– Ты понимаешь, чем это грозит? – спросила старуха, собирая со стола в лавке – вовсе не в пещере – кости и перья воронов.
Тогда еще молоденькая Папея помотала головой.
– Ты кровь-то его принесла? – снисходительно осведомилась ведьма. – А волосы? А воск?
Кровь была. После кровопускания пару дней назад жена собрала в склянку из зеленого стекла, оставшуюся от благовоний. Потому густая венозная кровь Авла сейчас пахла розовой амброзией.
– Фу, почти свернулась! – ведьма с остервенением вытряхнула содержимое склянки на край огромной бронзовой сковороды. – Теперь твоя. Давай руку.
Не без опаски Папея протянула ладонь. Достаточно было и пальца. Длинной бронзовой булавкой с головкой в виде волка старуха уколола ей указательный палец.
– Не бойся, дура. Будет вокруг тебя ходить, не отвяжешься. Но будут и последствия. Имей в виду.
Папея думала, что все само собой образуется.
– Ишь чего захотела! – фыркнула карга. – Самородная любовь – другое. А тут можно только навязать желание. Не больше. Будет думать, что любит. Будет его тянуть нестерпимо. Но на самом деле – нет. Человечью волю сгибать – дорогого стоит. А он у тебя своенравный, по крови вижу. Ишь, как на горячей сковороде скачет! Ну ничего, ничего, привяжем.
Папея и сама была уже не рада, что пришла. Она по рассказам подруг, той же Луппы, узнала, где находится лавка. Тут не было ни особенно темно, ни особенно грязно, как ожидала молодая женщина. С потолка не свисала змеиная кожа или хвосты крокодилов, в склянках на полке не видно было ни лягушачьих лап, ни глаз тритонов. Однако повседневно и быстро – точно за этим обращались все встречные и поперечные, как нечто само собой разумеющееся, творилось посягательство на чужую волю. И ни старуха, ни молодуха, заглянувшая под ее кров, не видели в этом беды.
– Теперь мы смешаем, – ведьма начала булавкой возить в каплях крови Авла, добавляя в них алые капли, выжатые из пальца Папеи. – Смотри-ка, совсем не хочет, – удивилась она. – Этот упрямец точно твой муж?
Папея подтвердила.
– Ненадолго, – бросила старуха. – Без моего мастерства – ненадолго. Вот, готово, – она слепила из пчелиного воска фигурку, подобие человека, прижала к голове прядку темных волос, чтобы они впечатались, нанесла булавкой на лоб первую букву имени Авла, а потом полила ее смешанной кровью, так что горячие капли глубоко прожгли тело на месте груди. – Теперь заверни фигурку в лоскут материи, – командовала ведьма, – и, как заметишь охлаждение, коли булавкой со своей кровью.
– В сердце? – с сомнением спросила Папея, видя, что грудь у фигурки совсем разворочена.
– В любое место, – хохотнула старуха. – Лучше в чресла.
– Почему не в сердце? Не в голову? – осмелилась спросить гостья. Ей казалось, что любовь обитает именно там.
Ведьма похмыкала, всем видом показывая, какая простачка явилась к ней в дом.
– Привязать можно только желание, – пояснила она. – Хотеть тебя будет. Черно. Беспощадно. Даже жестокость может проявить. Но не более. Сердце в нем закроется и замрет. Одна похоть останется. Будет хотеть уйти, но не сможет. Прямо у двери повернет назад, и не раз. Ты это увидишь. Испытаешь ли радость? Только от власти над тем, кто своими выходками унижает тебя. – Старуха подтвердила свои слова кивком. – Вот и все колдовство. А ты хотела по-настоящему?
Папея кивнула.
– Не бывает, – отрезала колдунья. – Настоящую любовь дают с небес. А похоть, страсть – из-под земли, мертвые боги. Мертвечиной ты сейчас своего мужа повязала. Мертвечиной. – Ведьма зашлась кашляющим смехом. – Потому и последствия бывают. Как без них? За все заплатить придется.
Папея-то думала, что уже заплатила деньгами. А тут, оказывается, за одно это обращение – неприятностями в жизни.
– Пьющим, бьющим или гулящим будет, – сообщила старуха. – Всегда будет хотеть отвязаться от тебя, потому что человечья душа узды не терпит. Неволю не любит. Либо вином горе станет заливать. Либо тебя так сильно ненавидеть, что и руку поднять может, не посмотрит на патрицианский род. Либо к другим побежит, но все равно вернется.
Авл вышел гулящим. Пить особо не мог на его-то должностях. Минутами хотел убить Папею за ее издевки и подковырки, аж в глазах темно, пару раз хватался за меч, еще пару саданул в скулу – потом стыдился себя, разве можно? Постельные схватки стали не просто горячи – жестоки, он точно мстил ей, и сам не понимал, за что. Как видел жену, начинал трястись от непонятного гнева. Но всеми силами сдерживался. Не из благородства. Если бы! Просто бить Папею не с руки – он опирается на ее семью, как на ступеньки к высоким назначениям. А вот погулять – кто же не гуляет?
Так они прожили двадцать лет. Подняли детей. Он вечно пропадал на службе. Да и не хотел домой. Как входил, словно что-то душило. Раздражало все, а что именно, и сказать не мог. Лишь бы поскорей уйти, а лучше уехать. Как можно дальше – проветрить голову.
С головой творилось неладное. Старуха не объяснила Папее главного: любовный приворот – порча. Боги сделали человека таким, как есть, а колдовством его сломали. В прямом смысле, как дети игрушку. Красота, жизненная и мужская силы, способности думать – все сломано. Авл рано поседел, говорили: от напряжения. Огрузнел, страдал одышкой, желать желал, а вот мочь… не всегда и все реже. Стал забывать разговоры, из памяти пропадали нужные слова – стареет. Если раньше принимал решения быстро, то теперь – думал неделями. Так и пропустил заговор в Сенате.
