«А разве отец…»
«Все так делают, – повторила Сцилла. – Его тянуло к твоей старшей сестре. Но и с тобой раз было, разве ты не помнишь?»
Честно говоря, Папея предпочитала думать, что ей приснилось – маленькая была… Слишком почитала отца.
«Так это не во сне…»
Мать взглядом заставила ее молчать.
«Разве он плохо позаботился о тебе? Неудачно выдал замуж? Ты недовольна?»
О, она была очень довольна! Особенно теперь, когда все узнала! Так вот почему старшая сестра Корнелия сторонится семьи?
«Имей в виду, – продолжала Сцилла, – он озвереет. Твоя кровь для него чужая, берет медленно, не сразу. А кровь дочерей наполовину его собственная. Глазом не успеешь моргнуть, как его понесет. Не остановишь. Он у тебя крупный, все на своем пути своротит…»
Да не собиралась она! Какое нечестье! Ничего подобного самой и в голову бы не пришло… до тех пор, пока Мартелл не завел для своей шлюхи – гетеры Лии Кальпурнии – виллу на берегу Тиброны и почти не переехал туда. Нет, домой возвращался, но все реже и реже.
Надо его привязать к порогу, вспоминала Папея слова матери. Противилась, сомневалась. Потом села, обратилась к духам предков и приняла решение.
Капли женской крови Целлы растворились в вине. Вечером отец сел ужинать. Девушка накрывала на стол. На рабынь даже не взглянул, а вот 15-летнюю дочку смутил попыткой приобнять за талию. Тяжело задышал, потом встал. Папея действительно глазом не успела моргнуть, как Авл понесся за их старшей через атриум, сметая на своем пути кадки с ранней рассадой.
Перепуганная Целла захлопнулась в своей комнате. Не соображая, что делает, Авл ломился в дверь, умолял пустить, сулил сокровища, говорил непристойные, нежные слова. А сам налегал на доски. В нем бесновался лар, словно обретший невиданную силу.
Хвала богам, просветление мелькнуло в голове, как белая молния. Проконсул в ужасе отпрянул от двери. Побежал к фонтану. Сунул в него голову, нет, весь сел, с туникой и сандалиями. Орал дурным голосом. Еле добрался до конюшни. Велел рабам прикрутить его за руки к деннику и поливать холодной водой. А если не уймется, бить вожжами.
От холода и боли опомнился. Проклял себя. Во всем привычно обвинил лара. И первый раз в жизни вступил с ним в переговоры. «Не смей трогать моих дочерей». – «А то что? Я управляю твоим телом». – «Я заколю себя мечом. И никакого тела у тебя не будет». Не пустая угроза. Лар знал, что Мартелл на это способен. Он рассматривает себя как колодец, тюрьму, в которой даймон скрыт и погребен. Не может причинить другим особого вреда. Если стены тюрьмы рухнули, а воли Авла осталось еще хоть на один вздох, он лучше убьет себя и оставит лара запертым в мертвой плоти.
Злодею пришлось уняться. Но с этого дня лар стал искать, в кого бы ему перейти. Нужен носитель послабее, тот, кто стазу подчинится влиянию подселенца.
Нечего и говорить, что Целла теперь обходила отца и всячески старалась не показываться ему на глаза. Но намек Папеи проконсул понял – будь дома, и с тобой ничего не случится. С некоторых пор он начал ее подозревать в темных искусствах. И даже в сговоре с его ларом. Но ничего не мог поделать.
Сама же Папея, хоть и натерпелась страху, но осталась довольна: визиты мужа в домик на берегу Тиброны почти прекратились. Пусть, как прежде, имеет рабынь под родным кровом.
Теперь ее беспокоила нечаянная девка Юния Терция, встреченная мужем неизвестно где. «Горлица, говорите», – шептала она, спускаясь по ступеням в подвальный этаж, где располагался кулумбарий – место родового упокоения. На полках вдоль стен стояли золотые урны с прахом. Сосуды были закрыты от глаз белыми восковыми масками покойных.
Все необходимое для ритуала Папея взяла с собой. И воск, и блюдо с углем, и «кумские» свитки. Посещая Помпона, она невзначай выманила подарок родителей Юнии времен сватовства. Маленькое серебряное колечко девицы – ей самой только на мизинец, а сенатору на первую фалангу мизинца – но тогда, по поверью, следовало носить, чтобы невеста не охладела. Папея сочинила, что зеленый камешек в глазу у змейки несказанно подходит к ее изумрудной накидке. Отдай! Помпон подчинился без задней мысли. Главное – все делать открыто!
Можно было попугать Юнию дурными снами, отвадить от проконсула. Но Папея решила бить один раз – насмерть. Другого случая может не предвидеться.
Она разложила приношения на столе. Взяла с полки посмертную маску Луция, их сына, и его урну. Всплакнула, держа в руках восковое лицо. Такое юное, такое нежное. С едва приметными первыми волосками на подбородке. Их мать сбрила и аккуратно вставила в воск. Никогда не прощала и не простит Авлу гибели их первенца. Он виноват, он и никто другой. Мальчик был чист, даже не узнал женской красоты. Теперь его тень за гробом вечно будет маяться вопросом: как это?
Не вечно.
Сильные длинные пальцы Папеи слепили из разогретого над лампой желтого воска куклу, вдавили ей в грудь кольцо, ткнули в него мизинцем, делая углубление. Потом осторожно приоткрыли урну, взяли щепоть праха Луция и насыпали туда. Залепили сверху кусочком воска.
«Выпей ее». Папея начала читать заклинания из принесенных с собой свитков. В память о волшебнице Сибилле, все колдовские рукописи именовались «кумскими», хотя не имели к ее временам никакого отношения. Эти «дочь Магна» купила в одной из книжных лавок под Авентином. Наткнулась случайно. Проверила. Одобрила результат.
Прилепить к живому человеку мертвеца непросто. Но если получится, дух будет ходить по пятам, засыпать глаза пеплом и тянуть жизненную силу. Пока, наконец, не оставит сухой, как муха в закрытом доме, трупик. Что там авгуры говорили про камень? Не будет никто кормить ее орла. Хоть он сдохни.
Глава 9
Бои без правил
«Меч в гладиаторах женщины любят».
Децим Юний Ювенал. «Сатиры».
Авл, тем временем, подыхать не собирался. Он стягивал резервы и старался понять, почему в болотном краю легионеры, которых он знал цепными псами, ведут себя, как побитые собаки? Скулят и поджимают хвосты. Ведь их еще ни разу не победили! Или россказни тех, кто стоял здесь не первый год и аж позеленел от болотной воды, пугали контингент до медвежьей болезни?
Сам он терял счет дням в окружении однообразных черных елок. Каково-то всю жизнь вековать в таком краю? Не видеть ни неба, ни моря, не пить вина, не есть фруктов. Только дичь в лесу. Деревяшки, и те гнилые. Гниль забиралась в душу и студила изнутри.
Если бы не Юния… Он заметил, что в ее присутствии темная тварь сама собой убирается из его палатки. Ну, нет Карры рядом, и все. Можно хоть от радости кричать. Зато потом дикая девка приходила и мучила еще больнее, теперь прибавив к своим упрекам еще один – в нечестье: ведь Юния же супруга легата, его подчиненного, их брак по любви. Относится к проконсулу, как к отцу.
Готова и посмешить, и накормить. Тут принесла попробовать пирог с зайчатиной – местные так делают.
