Оказалось, не об этой любви речь. Хотя и о ней тоже. Большая Божья любовь включает все: и брата с сестрой, и мать с ребенком, и семью, где все ладно. Даже ту, где неладно. Главное – ничего не осуждать. Потому что все идут не туда и совершают дурные поступки. Вот, например, люди, которые ищут самого Руфа по всему городу – они ведь просто боятся. Как их судить? Не ведают, что творят.
Увидел Руф и чудо. Свое личное. Только для него сделанное.
В подземелье спустились ловцы с собаками – хотели найти беглеца. Может, им кто-то указал, где искать? Они перекликались. Псы лаяли, свет факелов метался по стенам.
– Не бойся, тут такое бывает, – сказал Симон. – Нас самих часто ищут. Богородица закроет.
Назаретяне опустились на колени и начали молиться.
– Попроси, – простодушно сказал ему Симон. – Она добрая, поможет.
Руф представил женщину с пузом. Только большую-большую. Больше не придумаешь. Голова до небес. Она смотрит вниз и грустно улыбается, будто спрашивает: «Ну что ж вы опять? Как дети все, глупые-глупые. Не могут не нашкодить, не разбить носы, хуже – головы друг другу».
– Нам всего-то десять правил для жизни было дано, – покачал головой Симон. – А мы и их соблюсти не можем. Не доросли. Бестолковые.
Лай собак уже был близко.
– Ну, молись.
Руф взмолился: «Прости меня. Я вообще никто, даже не как они. Но спаси меня, спаси. Я очень хочу жить. И ту девушку, если можно, спаси. Она добрая, как раз, как ты любишь. Я хочу ее видеть. Хочу с ней дом. Детей. Спаси нас!»
Факелы заметались в соседней подземной галерее. Лай собак послышался вдалеке, уходя вглубь разветвленной системы ходов. Погоня прошла мимо.
– Смотри, запомни, о чем молился, – предупредил Симон. – И все исполни.
Легко сказать! В дом Максенция Варреса его и на порог не пустят.
– Все сделается, – успокоил старик. – Одно чудо ты уже видел.
⁂
Через несколько дней суета наверху улеглась, и Руф смог выйти. Оказалось, что у горожан короткая память. Новые праздники подарили новые ощущения. Новые гладиаторские игры, новые распри в Сенате, новые лица… Словом, о нем забыли все, включая Марса: войны не случилось. Он даже сумел вернуться на службу, объяснив свое отсутствие спешным отъездом в Кумы к заболевшему дяде, у которого, как-никак, ферма – нужен глаз да глаз.
С тех пор Руф посещал назаретян: когда приносил провизию, когда просто слушал. Они так же бредили о всемирной доброте и спасении, но их речи после пережитого уже не казались такой уж нелепицей. Может, мир и правда устроен так, как они говорят?
Вскоре Руф узнал, что все хорошее идет только через страдания. Да, он получил Юнию. Но когда! Какой!
Тогда и такой, какой она смогла услышать и понять проповедь Симона.
Когда он вышел из катакомб, Юния влипла в еще большие неприятности, чем раньше. Пусть бы уж лошади растоптали! Нет, нужно помучиться. Вакханалия состоялась в доме подруги ее матери Порции Луппы, чей тогдашний муж, префект Гней Арминий, отправил туда гвардейцев, чтобы присмотреть за гостями на оргии. Руф возглавлял отряд и, пустив своих солдат вперед, сам чуть припоздал – охота была смотреть на чужие пьяные лица!
Очень пожалел. Вошел в зал: пиршество уже переросло в нечто большее. Первое, что он увидел – это несколько упитанных немолодых сатиров, примеривавшихся к телу молодой напившейся до бесчувствия девицы. Ему ничего не стоило разогнать их тычками. И только тут он узнал Юнию. Размалеванную, как уличная шлюха, раскрасневшуюся, растрепанную, явно уже побывавшую в чьих-то лапах – саму на себя не похожую.
Коротко выругался, сгреб в охапку, вынес на воздух. Дорогой она всхлипывала, бессвязно что-то бормотала, взмахивала руками, точно отбивалась от кого-то. Потом пристроила голову у него на нагруднике и заснула – совсем по-детски. Ему казалось, что он несет ребенка, разбившего коленки.
Как ее только угораздило!?
Сначала Руф очень сердился. Раздражение не прошло ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Сдал с рук на руки в дверях ее дома. Ему очень хотелось поругаться и выговорить им, что хорошие матери дочерей по вакханалиям не отпускают. Что нужно было послать, по крайней мере, рабов с дубинками – проследить за молодой хозяйкой. Что вообще в таком юном возрасте не ее вина… Но Руфа никто даже не стал слушать. Двери закрылись прямо перед его носом.
Ну, молодцы родители! Что он мог сказать? Только руками развести. И почему-то почувствовал личную ответственность за шмыгающее, хнычущее, упавшее в грязь солнышко.
А вот она, когда пришла в себя, испытала жгучий стыд. Волной. Все бы отдала, лишь бы он ее такой не видел! Почему именно Руф не должен был столкнуться с ней, пьяной и загулявшей? Сама не знала. Сохранила к этому рыжему парню чувство тепла и участия? Знала, что в его глазах хорошая? И надо же, именно он…
Собралась с силами, захотела оправдаться, послала рабыню с письмом. Он, когда взял табличку в руки, начал покрываться от шеи до макушки краской гнева. Нет, плохой у нее дом! Никакого присмотра за дочерью! Мужчинам письма пишет! Хуже того – рабыня имела приказ провести его через сад для личного объяснения. Если он, конечно, пожелает.
Нет, он придет именно для разговора. Но ведь можно и для большего! Только захоти! Тогда ли Руф решил вырвать Юнию из этого гадюшника? Пошел.
Девушка встретила его у фонтана, где Тритон пронзал трезубцем мраморного дельфина, и из раны бедной рыбы била струйка воды. Юния сидела на бортике, рассеянно обрывала лепестки со срезанных роз, но не собирала их в корзинку для отжима масла, как все домовитые девушки, а рассеянно бросала в воду – рабы подберут. Она хозяйка, может себе позволить.
При виде него Юния немедленно вскочила и оправила тунику. Поздновато. Руф был строг, точно имел на это какое-то право.
– Для иной семьи это целое состояние, – с укором сказал он, кивнув на лепестки.
Она сразу устыдилась и начала выгребать из воды розовые кораблики.
– Это сорт такой. Из Спарты. У него мясистые соцветья, – заторопилась девушка. – Много масла получится.
– Тем более, – непреклонно отрезал он. – Вы хотели меня видеть? Зачем?
Внутренне он все еще обижался.
– Поблагодарить. Вы спасли меня.
– Не совсем.
Ну, зачем он это сказал? Ей и без того плохо. Девушка опустила голову, прекрасно понимая, что он имеет в виду.
– Простите.
«Вы у богов должны просить прощения», – хотел сказать он, а повторил слова Симона:
– Бог простит. – И уж совсем несуразно: – Вы больше на такие сборища не пойдете?
Она замотала головой. Его участие трогало душу. Но нарождающаяся взаимная симпатия оказалась сломана, когда Юния через пару недель узнала, что понесла. Узнала от рабынь, не от матери.
