«Книги Сивиллы».
Хуже всех себя чувствовал проконсул. Он не ходил ее выручать, значит, вроде, и не имел сейчас права навестить. Сам себе все придумал, запугал себя и теперь мучился: что скажут ему, или что о нем? Не примет ли она его визит не за то, чем тот является?
А чем является? Просто надо пойти и все. Тянет. Днем и ночью. Так остро хотелось видеть, что есть не мог.
Все-таки пошел. Спотыкался на каждом шагу. Останавливался то тут, то там. Никого не встретил у землянки легата. Окликнул рабов. Женщины-гундки выбежали, их он видеть не мог, отмел рукой, как ненужное. Кланяясь вышла служанка-вольноотпущенница, та что когда-то последовала за госпожой из дома Варреса. Ну, это еще куда ни шло.
– Я к твоей хозяйке.
Вольноотпущенница отступила, пропуская его, но предупредила:
– Она лежит.
«А я думал, скачет».
– Не спит?
– Нет.
– Тогда скажи ей.
Не успели. Юния сама заметила его в просвет между двумя матерчатыми стенами. Ахнула, отвернулась и зарыла лицо в одеялах.
Тут уж он не выдержал.
– Ну что ты, что ты, дочка.
Не обращая внимания на служанку, шагнул к постели, на которой ни жива, ни мертва под его взглядом лежала Юния. Сел на край. Ложе аж затрещало. Наклонился к ней.
– Ну, ты что, не надо так убиваться. – Очень хотел, но боялся обнять. Она была, как заяц, спрятавшийся за корягу: прижала уши, боится пошевелиться. – Мало ли что бывает. Надо жить. – Просто нестерпимо было не касаться ее. Не поднять, не притянуть к себе. Даже не дотронуться до руки.
Вдруг она встрепенулась на его слова, повернулась и сама обвила руками за шею. «Надо жить». А потом зарыдала, и он почувствовал, как глубоко вздрагивало ее тело, прижатое к его животу. Да уж, отяжелел, пятый десяток – не шутка.
– Зачем тебя туда понесло?
И так ясно.
Она не отвечала, продолжала плакать. Из сухих рыдания стали сначала просто сопливыми – зашмыгала у него на плече, подняла руки, чтобы вытереть нос, да так и оставила их, обняв командующего за спину.
Теперь Авл замер. У нее из глаз лились слезы. Он чувствовал, как его туника на груди, куда щекой прижималась Юния, намокает. И это здорово, потому что горячо и влажно там, где уже давно одни головешки.
Он тоже поднял руки и обнял ее.
– Ну что ты, что ты, – только и мог повторять. Потом, сам собой не владея, оторвал от себя красное заплаканное лицо Юнии и стал его целовать, держа обеими ладонями за щеки. Выходило, в его руках сердечко – мокрое, как растрепанный воробей.
Ну почему она все время плачет, когда им выпадает возможность поговорить?
«Я люблю тебя, дурочка! – стучало у него в груди. – Как же больно ты мне сделала! – Пауза и вдруг: – А я тебе?» Очень важно было знать, что и он тоже, что ей плохо из-за него, а не просто так.
Она каким-то образом поняла, что у проконсула в мыслях. «А зачем же я туда поехала? Я жить не хочу, – кричало все в ней. – Потому что я запуталась. Потому что люблю и мужа, и тебя. Потому что ты – родной. Да пощади же меня!»
Но вслух они не сказали ни слова, счастливые уже тем, что оказались друг с другом вместе, прижавшись и чувствуя полное единение.
Тут бы войти мужу, как в плохой пьесе. Но, к счастью, Руф застрял где-то на краю лагеря, ругаясь с префектами: почему они выводят стену прямо, когда рельеф местности требует полукружья? Те ссылались на приказ Валерия Друза, на правила. Пошел ругаться к Валерию: правила правилами, а необычные условия необычными условиями. Скруглять будем стену!
Словом, Руф не видел ни жены, ни командующего. Зато те оба поняли, что сломали какую-то плотину внутри себя, и теперь вообще неясно, чего ожидать. Ох, не надо было ее целовать в щеки! Следовало удержаться.
А раньше не следовало удержаться, когда приворот делал? Теперь сиди, пыхти.
– Ты это, дочка, прежде времени не вставай, – с большим внутренним неудобством сказал проконсул. – И не плачь больше. Что было, то прошло.
«Вы не сердитесь?» – она утирала пальцами слезы.
Ну как сердиться на несчастного, обиженного всеми ребенка? Ей оставалось добавить только: «Я больше не буду». Конечно, не будет. Он не позволит!
– Поправляйся и… – Мартелл помедлил, потому что слова давались трудно. – С мужем помирись. Он у тебя добрый. Не надо мужчину мучить. Он к тебе со всем сердцем.
«Как и я».
Что в ней? Откуда у него такое болезненное чувство? Откуда узнавание? Будто знаком сто лет, будто не просто встречались, а жили вместе – душа в душу, рука об руку – как сейчас она живет с Руфом, а он никогда не жил с Папеей. Обидно.
Притом ни разу до этих земель не видел, мог бы поклясться. Кто она ему? Никто. А без нее и жизни нет. Что так зацепило? Беззащитность пополам с силой? Открытость вместе со стальным стержнем внутри?
Наверное, все-таки сила. Рядом с ней Авл чувствовал, что все в жизни еще будет. Все исполнится. Что он победит врагов, просто пойдет по головам и войдет в Сенат триумфатором. Что для него, как бы ни растоптала судьба, – еще не конец.
Нет, такую женщину нужно оставить рядом во что бы то ни стало. Только сердце кровью обливалось от мысли об этих гундах…
Выходя из землянки, заметил вольноотпущенницу, которая взирала на него настороженными карими глазами. «Все замечает. И не одобряет. Донесет Руфу?» По тому, как служанка метнулась внутрь, к постели Юнии, понял: «Предана госпоже». Успокоился: «Будет молчать».
Но ему-то самому что теперь? Всю дорогу до своей палатки мучился мыслями о том, что наделал. Не удержал сердце в кулаке. Потому что она вся такая родная, словно чужая женщина вдруг – его дом.
⁂
На следующий день Авл начал осаду варварского бурга. Хотел отомстить, слов нет. Но и стратегически это было правильно: подавить крупные очаги сопротивления гундов на противоположном берегу, уничтожить точки, вокруг которых могут собираться племена. Расчистить пространство, затем отступить за Скульд и выше его откосов начать строительство Стены с фортами и башнями. Лимес, как положено.
Для начала один легион под командованием Лепида переправился и укрепился. Отбил нападение варваров и дальше остался отстраиваться, охранять переправу, пока другие наводили наплавной мост: рубили в лесу фашинник, укладывали его на доски, перекидывали их между лодками с широким дном – дальше шел новый накат бревен. Работа немалая, но лацийская армия сильна не столько мечом, сколько лопатой и топором.
Потом начали переправляться. Ладно, люди. Осадные башни, катапульты – мы все умеем. А вы, ребята? Сможете отстоять свой бург, когда мы возведем у его стены насыпи с галереей, выше вашего частокола, и начнем стрелять в вас сверху?
