Пока стояли новым лагерем у берега, успели срубить и по частям переправить через поток осадные машины. Гунды сначала делали вылазки, осыпали врагов стрелами, но устали. Авл давно прочитал в свитках Юнии мнение одного из старых командующих о врагах: «способны к кратковременному напряжению сил». Кратковременному? А дальше?
Дальше гунды засели за стеной и стали просто стрелять из-за частокола. Лацийцы же, опираясь на военную науку, подступили совсем близко, отрезали все пути в лес за едой или к реке за водой. Пусть опираются на внутренние припасы. Осаду Авл поручил Валерию Друзу. Тот знал толк. Не подводил. Действовал, как учили.
Через три недели крепость пала. Не было ни ярких эпизодов, ни сильных сомнений: возьмем – не возьмем. Пришли, обложили, подожгли. Тотальная зачистка. Все дышащее под клинок. Меньше будет потом тех, кто стреляет в спину.
– Пленных здесь нечем кормить. Тем более женщин и детей.
Его поняли. Тем немногим воинам, кто остался, выжгли яйца. Тоже по приказу командующего. Он озверел.
Юния, конечно, просила за них, но как-то неубедительно. Его не убедила. А только его и следовало убеждать. Бург спалили дотла, и никаких угрызений совести проконсул не испытывал. Даже Карра не приходила: видно, в его святом гневе ей нечем было поживиться. Мартелл приказал срыть, к воронам, валы крепости. Посыпал бы солью, да соли мало.
Хотел, чтобы и имущество варваров пожрал огонь. Но свои дикари потребовали добычу. И это Марцедон посчитал справедливым. Зря они что ли тащились сюда с гор? Однако поделить между собой чужие плошки-поварешки кланам оказалось трудновато, поэтому Маленький Медведь и Остановившийся Дождь резались друг с другом на равнине перед бургом, и Дождь победил. Его ребята взяли котлы с попонами, а сам их предводитель почувствовал себя первым среди квилитов, любимцем командующего и покрыл голову волчьей шкурой с черепом, которая раньше принадлежала Витукинду – королю дикарей.
Витукинд, вот незадача, попал в плен. Надо же, отца убил, а в бою струсил! Авл очень не хотел щадить вождя, напротив, собирался сам, лично… Но следовало хоть горсть вражеских воинов во главе с самым знатным отправить в Вечный Город, как доказательство победы.
Его приказ был ужасен:
– Кто выживет, тот выживет. А на остальных плевать.
Но тут к нему опять приковыляла Юния и сказала странную вещь.
– Не кормите своих демонов. Сами себе потом рады не будете.
Откуда она узнала? Почувствовала? Или он все себе придумывает?
Да, Авл запытал бы Витукинда до смерти. Но в какой-то момент, он это знал по опыту, вместо него стал бы действовать злобный лар. Немного крови, и для проконсула любая мерзость станет возможной. А крики жертвы будут только в радость.
– Так ты обо мне заботишься? – командующий поймал руку уходящей женщины.
– Не о них же, – она отбрила его взглядом.
Ушла.
«Небось, муж тоже хочет отрезать Витукинду яйца».
Руф хотел. Но уже знал, как с этим бороться. Сожмись и молись – преодолевай черную похоть. Ведь и кровь, и страдание, и чужая боль – тоже похоть. Любовь – другое, дающее чувство, оно ни у кого, ничего не забирает. Напротив, растит тебе крылья. Только умей отдавать.
Руф умел. От рождения. Потому судьба и привела его к назаретянам. Дала Юнию.
Авл – нет. Пока. Но и его невидимые руки тянули из болота наверх. Потому и подарили встречу с этой странной семьей. А он… опять наломал дров. Судил Руфа – мол, нет истинных командирских замашек, отдал первенство вновь прибывшему, хоть и опытному, но делу-то совсем чужому человеку. Как камень с души свалил. А если так, то достоин ли легат своей женщины? Сильной, гордой, жертвенной и красивой? Нет, подобные только для настоящих триумфаторов. Как сам Мартелл!
Проконсул и сам не заметил, как назвал себя прежним высоким именем – триумфатор. Ведь совсем недавно, уезжая из Вечного Города – мужчиной-то себя уже не считал. Так, сопля, размазанная по мраморной плитке двора, – наступай, кто хочет. А тут вдруг приосанился. Конечно, он, как в былые времена, ведет войну, командует. Это вселяет уверенность. Но тот факт, что появилась женщина, которая возбуждает в нем прежнюю, давно утраченную силу и будоражит дано заледеневшее сердце – важнее.
Он каждую ночь воображал жену легата возле себя, засыпал и просыпался с ней, как будто жил вместе. Она спала рядом с ним. Во сне слышал ее голос и видел силуэт, к которому шел, будто его кто-то подталкивал. Наяву стал передумывать свою жизнь, воображая Юнию на месте Папеи, будто бы это у них дочки, и она ждет его из походов. С головой погружался в эти картины, не хотел выходить, потому что получалось интересно – совсем другое прошлое. Он пишет письма, торопится назад, выбирает ей подарки. Только бы она не возражала ему! Признавала его силу и первенство! Он за них обоих. Вообще, пусть лучше молчит.
Когда приходилось откликаться на внешний мир, Авл досадовал. Но и тогда Юния стояла рядом с ним, как бестелесный невидимый призрак, держала руку на плече. Он говорил с ней каждую минуту, стоило другим отвлечься и оставить его в покое. Наваждение? Может, это не он на нее колдовал? А она на него?
Но было и темное. Карра вновь оживилась и выползла из своего угла.
– Мечтаешь? – с издевкой спросила тварь. Не знаешь, что тайные мечты воплощаются тут, снаружи?
Мартелл пожал плечами: пусть воплощаются, ему бы обнять Юнию вживую!
– Сердился на нее? – продолжала тварь. – Жалел себя. Спрашивал богов, почему такая жена – и не тебе? Вымещал на ней зло?
Проконсул согласился. Очень некрасиво. Чтобы утвердиться, обрести уверенность, сколько раз представлял Юнию на месте тех женщин, которых имел в походах – поспешно и жестоко – хоть бы и той гирканской шлюхи, чьи дети кинулись на него с каменными ножами.
– Мысли не проходят даром, – глумилась тварь. – Сколько раз ты ее имел? Да считай, каждую ночь. Сколько варваров ее взяли в бурге? Да-да, не отворачивайся. Так твои мысли аукаются. А ты думал, все спрятал?
Опять он кругом виноват!
Мартелл цыкал на тварь, и та, урча, уползала в угол.
Одна повседневная рутина помогала справиться. Уйдя за Скульд, войска проконсула нанесли удары еще по трем крепостям варваров, куда меньше и куда слабее, чем Хохенбург. Вождь четвертой сам запросил мира и вступил в союз с завоевателями, прислав дары, воинов для его армии и знатных заложников. Среди них была одна из его дочерей, Гёзелла, которую проконсул посчитал пленницей, а сама варварка думала, будто ее выдали замуж за командующего чужаков. Не высоко ли мостится?
Дальше уже начались такие холодные и такие сырые земли, что ни один человек не выживет. Болота раскинулись в размер полей, леса поникли. Вместо них из земли торчали низенькие елки с сухими иглами – вроде, все дерево мертвое, и только на макушке виден слабый, болезненный, зеленый пушок. Стоило дернуть вверх, и оно выворачивалось из грязной жижи – не пускало глубоких корней, да и те гнили.
