– Потерпим, братья, – только и сказал он, когда легионеры связывали ему руки за спиной.
С самого начала было ясно, что легко поклонники Невидимого не умрут. Город выл от предвкушения большой жертвы своим древним богам. «Если они еще живы, если не ушли, если слышат нас, то должны вернуться и защитить свое достояние – тех, кто безуспешно взывал к ним в последние столетия. Если же нет…» Об этом гражданам не хотелось и думать.
Новый Бог будет ли милостив к тем, кто разорвал его детей? Только если они сами станут детьми. Непутевыми, глупыми, готовыми в любую минуту предать, но все же детьми. «Что ж с вами делать?»
Далеко не все из схваченных имели твердость. Отрекавшихся отпускали. Вдруг оказалось, что женщины отчаяннее, храбрее и тверже собственных мужей. Их вера безогляднее, может, потому что живут душой, а не разумом? Мужья-то все выгадывали, все пристраивались к тварному миру, все думали, как за него зацепиться?
А эти пташки небесные не сеяли, не жали, а сыты бывали одними рассказами о вечном: «Марфа, Марфа, все ты хлопочешь, а лишь одно надо».
В какой-то момент Симон понял, что рядом почти одни склоненные женские головы. Мужчины не трусят в бою, когда рядом товарищи. Женщины же с любой бедой одни. У них и своих грехов много, но на пепле их сердец стоит вера. Однако и мужей осталось довольно для цирковых забав. Их держали в старой гладиаторской школе, куда так недавно наведывалась Папея.
Толпа быстро меняет настроение. Оно, как горячий воздух в гипокаусте: что подбросишь в огонь. Можно можжевеловых веток – витает приятный запах из-под пола. Можно древесный черный уголь – будет грязно по ободку стен. Эмилий Плавт заплатил много денег из сундучка Варреса, чтобы разослать на рынки, кривые улочки Субуры, берег Тиброны своих людей. Там они толкались, вмешивались в разговоры, повторяли одни и те же фразы из речи Цыцеры: «Как это все мы еще не стали поклонниками Невидимого? Они хотят возвращения Секутора, потому что он поставит этих чужаков над вами». Неважно, что тут правда. Важно, какое мнение утвердится.
Для самого Симона было большим удивлением, что его стали спрашивать о Мартелле. О связях проконсула с назаретянами, о том, почему он помогал им. Неужели их будут мучить за Секутора? Что же Бог готовит для этого человека? Кем тот станет для Вечного Города, если, пролагая ему путь, Господь отдает немногих верных?
На следующий день в цирке началась травля людей. Зверей выгоняли отточенными палками, тыкая через решетки. Были и львы, и быки, и даже слоны, топтавшие зазевавшихся. Потеха! Животных пришлось выпускать раньше времени. Сначала, по замыслу устроителей игр, назаретяне сами должны были драться друг с другом. Им бросали мечи, кричали, требовали, свистели, топали ногами. Но они сползались вместе и обнимались целыми семьями.
Тогда на поле выгнали женщин и стали травить их медведями. Публика была недовольна. Ее расхолаживало отсутствие сопротивления. Они вообще люди? Мужчины? Их жен и дочерей рвут на части, а они только хлопают глазами!
– Слабаки, – через губу бросил Папее сопровождавший ее Фламм. – Трусы. Даже если их баб начнут насиловать у всех на глазах…
«Дочь Магна» занимала свое почетное место на первом ярусе скамей. Рядом с ней стояли рабыни, служанки-вольноотпущенницы и охрана, в которую и входил Фламм. Нет, он не нанялся к любовнице в услужение, но только так бывший гладиатор мог затесаться в ряды зрителей и попасть к арене поближе.
Фламм чувствовал себя знатоком. Готов был комментировать для Папеи происходящее. За прошедшее время он преобразился. Отпустил варварскую бородку. Его пояс стал слишком широк, потому что, бросив тренироваться, боец «расплылся» – живот следовало подтягивать. Папея молча негодовала и пару раз обмолвилась, что была бы счастлива, вернись он на арену, заключи, как обещал публике, новый договор с ланистой.
– Еще чего! – вспылил бывший гладиатор. – Я честно заработал деревянный меч. Может, и буду тренировать, но сначала отдохну. – Не добавлял только: «Молчи, женщина!» Но мог добавить.
– Ты выглядишь, как балаганный богач, – надула она губы.
– Я богач, – беспечно бросил Фламм. – Денег у меня теперь…
Он не договорил. На арену выгнали очередную партию женщин. Их попробовали для начала травить собаками. Бедняжки кинулись прочь, стараясь избегнуть клацающих зубов. Одна из них показалась Фламму знакомой. Он прищурился, и, когда женщина с криком пронеслась мимо трибуны, потеряв накидку, его глаза широко открылись.
Он видел ее. Точно видел. Знал ли? Да, конечно, знал. Откуда?
Фламм не обладал абсолютной памятью на лица. Вовсе нет. Тысячи физиономий тех, кого он встречал, давно смазались. Что тут помнить? Рожи легионеров, которые взяли его в плен. Грязные, злые, перекошенные. Те солдаты не столько хотели его убить, сколько сами выжить. Потом ублюдки, которые его продавали – лиц не было. Вернее были, но не сохранились в голове. Почему эта неизвестно откуда взявшаяся женщина как-то застряла в памяти? Только далеко-далеко. Воспоминание было давно зализано временем.
Собака догнала беглянку, сбила с ног. Несчастная закричала, и тут он ее узнал. Вдова из Стабий. Булочница, которая кормила его медовыми лепешками. Так она стала назаретянкой? Как это возможно? Пьет кровь, а раньше-то и вино стеснялась!
Фламм не стал особенно размышлять. Сам не зная, что делает, он кинулся к бортику, перескочил через него. Скатился по почти отвесной стенке на горячий от крови песок арены. Подбежал к упавшей, схватил пса за ошейник, отшвырнул его в сторону и врезал ногой, обутой в грубую калигу, собаке в оскаленную морду с такой силой, что своротил зверю шею.
Трибуны взвыли от радости. Наконец, началось что-то интересное. А когда зрители узнали Фламма, бывшего кумира их сердец, конца восторгу не было.
– Дерись! Дерись! – скандировали трибуны.
Фламм чуть пробежал вперед, подхватил меч, кем-то брошенный на арену. Вернулся к женщине, которая в ужасе и удивлении смотрела на него.
Она? Не она? Только похожа?
– Ты из Стабий? – гаркнул он.
– Да-а…
– Помнишь меня?
Женщина ахнула, закрыла лицо руками, как от стыда.
– Прости мен, прости! Я не должна была тогда…
– Молчи! – цыкнул на нее Фламм и отодвинул вдову себе за спину. – Ты же была нормальная. Как все. Зачем тебе назаретяне? Зачем тогда ко мне ходила?
Она не успевала, да и не пыталась ему отвечать. Только пролепетала:
– Я тогда была плохая…
«Ты всегда была хорошая».
На них уже бежали другие псы. Изрубить их – делать нечего. Цирк был в восторге.
– Натравите на них леопардов! – крикнул кто-то особенно злой. Вот человеку никого не жалко! Но и остальным было любопытно, как рудиарий справится.
– Фламм, возвращайся на арену! – кричали ему. – Убей зверей, тебе подарят эту бабу!
