От нее Юния унаследовала гневный молчаливый взгляд, способный разбить амфоры.
Только потом, через много лет, девушка узнала, что ее родители когда-то очень любили друг друга. А по оговоркам – любили до сих пор, только с горечью и болью, как любят много накопившие, да так и не высказавшие друг другу люди.
К несчастью, мать предпочитала побеседовать сама с собой, думая, будто ребенок ничего не слышит и не понимает. Юния понимала. Мать произносила при ней гневные обличительные речи, которые не отваживалась бросить в лицо отцу.
Возможно, в тот момент девочка и решила, что она – никто. Пустое место. Единственному важному ей в тот момент человеку – матери – важен был другой, вечно ускользающий. Тот, кого не было рядом, но на кого мать постоянно сердилась.
Сам же Максенций Варрес обладал неунывающим нравом наглеца и плута. Искал удовольствия, где только мог, и чаще всего обретал их на дне чаши, что тоже печалило мать.
От него у Юнии были веселые дерзкие глаза и неуемная жажда жизни во всех проявлениях – с запахами, вкусами, сменяющимися пейзажами.
В ней уживалось два человека. Один – грустный созерцатель, склонный жаловаться и жалеть себя. Другой – веселый путешественник, которому везде хорошо, хоть ночью на соломе, и сыт он одним бобовым зернышком. Юния больше привечала второго человека, но помнила, что первый может прорваться черед душевный Лимес и затопить ее элевсинские поля черной грустью, если она хоть на минуту ему поддастся. Может и погубить, заставить наложить на себя руки от тоски.
Дома, у родителей, она просто хотела обратить на себя внимание, поэтому и выкидывала фортели. Мать была поглощена отцом, вернее тем, как тот ее мучает. Отец топил совесть на дне чаши. Все при деле. Одна Юния – непонятно что. Поэтому и таскалась по вакханалиям. Поэтому и кинулась спасать незнакомого парня, упавшего с лошади на Марсовом поле.
Только с Руфом ей стало хорошо и спокойно. Будто солнце разом ударило во все окна. Ей нравилась даже его дешевая инсула. Тем более понравилось путешествие на край света. Она ехала на муле, ничего не боялась, поддерживала остальных, улыбалась всем и каждому. Умела перевязывать раны, лечить растяжения, вправлять вывихи, ковать коней, подбивать гвоздями подметки калиг.
Ее называли «наше солнышко», с охотой служили. Но не все. Были и такие, кто особенно невзлюбил женщину за этот незлобивый, с виду покладистый нрав. Кто думал: почему ей все, а нам ничего? С детства купается в роскоши. Если бы ей жизнь давала меньше, у нас бы прибавилось. Юнии завидовали, не задумываясь, сколько ей пришлось пережить и пострадать.
Ей было хорошо и в Болотных Землях. Вместе с Руфом – хоть в шалаше. Она нашла в лагере много занятий и потихоньку подчинила себе все его очень хитрое хозяйство.
Хорошо до тех пор, пока не появился проконсул и не стал… нет, не командовать. Командовать – куда ни шло. Руф подчинился, значит, все в порядке. Она была не из тех жен, которые возбуждают в мужьях честолюбие, стараются уколоть побольнее, лишь бы супруг достиг максимальных высот. Такова Папея, вот от нее проконсул и бегал по всем провинциям. Военный поход – попытка мужей спастись от злых языков и насмешек супруг.
Нет, Юнии и при проконсуле было бы хорошо, если бы не он сам. Беда не в том, что Авл распоряжался. А в том, что он был. Просто был, позволив жене легата впервые усомниться в своем сердце, отданном честному, верному Руфу.
Этот человек… о, этот человек во всем оказался, как она сама. До мелочей. Читал те же книги. Смеялся над теми же шутками. И, судя по всему, в детстве с ним тоже произошло что-то плохое. Что ранило душу. Юния не знала, что именно, но уже пожалела.
Говорят, нельзя любить жалостью. А как же еще любить человека, который упал в этот мир с небес, коверкая и ломая крылья души? Ты же видишь, какой он на самом деле.
Говорят, когда любишь, слепнешь. А она считала, наоборот, прозреваешь. Видишь другого не таким, каким его сделала собачья жизнь. А таким, каким создал Бог. Создал в надежде, что хоть немного настоящего останется.
Вот и Юния смотрела на Мартелла, не понимая, почему тот не дотягивает до самого себя? Где та сила, которую она все равно в нем ощущает? Прячет внутри? Копит? Сам себе не верит?
Если жена легата все время улыбалась, потому что много били, то проконсул внешне был всегда спокоен, как утес, потому что много били со связанными руками. Когда не можешь ответить. Вырабатывается философское отношение к жизни. Бежать некуда.
Однажды во время разговора она заглянула ему в глаза и ужаснулась. Авл был вежлив, шутил, улыбался. А там глубоко-глубоко сидел у стены голый скрюченный человек, едва выдерживавший все, происходившее вокруг, и заставлявший себя двигаться только усилием воли. Он стонал и плакал от охватившего его ужаса и одиночества. Ей захотелось утешить его, но Мартелл так просто к себе не подпускал.
Он не знал, что, постоянно думая о ней, и сам ни на минуту не покидает ее мыслей. Следует по пятам, беседует. Ложится рядом с ней в постель. И она – изменница – обнимает его, прижимаясь сзади к спине или к плечу.
Это становилось невыносимо. Юния не могла и не умела обманывать мужа. К счастью, Руф как будто ничего не замечал. Да и как назвать это обманом? Ни слова не сказано. Да, очень неловко, но, вроде, и нет причин для беспокойства. Спроси кто-нибудь: что было? Ничего. И в то же время было все. Целый мир. Земля и небо. Для обоих. Для двоих. Но порознь, вдалеке друг от друга.
Каждому жаль, что не вместе. Но и вместе никак.
Не находя в себе сил все это перенести, Юния была уверена в собственной скорой, мучительной смерти, когда тайком отправилась в Хохенбург. Ею владело чувство вины перед Руфом. Хотелось закончить так, чтобы он ее не проклинал.
Молодая женщина не ожидала, что выживет. Что сначала впадет в оцепенение, почти полное бесчувствие – ничего не нужно, ничего не важно. До нее словно не доходило происходящее. А потом поправившееся тело разом, как нечто чужое, отвергнет и навязанные мысли. Словно, пройдя через Хохенбург, Юния усилием воли втряхнула себя в своё русло. Так река прорывает плотину, запрудившую ей путь, чтобы пустить воды в новый канал, и вольно разливается в прежнем ложе.
Удивительно, но мысли о проконсуле не оставили ее совсем. После пережитого он сделался родным человеком, попавшим в большую беду. Юния ехала шагом по лесу, подставив лицо вечной измороси. Дождь стекал у нее с подбородка. Она думала.
Ни мягкости, ни растерянности больше не было. Только отрешенность и неизвестно откуда прибывшая сила. Жена легата готова была защищать свою семью. От всего мира. От командующего, если нужно. Руф был не просто любим. Без него Юния оказалась бы сиротой. Потерялась бы, заблудилась, пропала. Выпустила бы из пальцев руку помощи. И сама лишила бы его верного плеча. Так хорошие люди не делают.
Но и с этим человеком как поступить? Бросить в несчастье?
Она не боялась отправляться в долгие прогулки. Вблизи уже не бродили гунды. Вокруг предполагаемой стены подлесок был на сотню стадий расчищен от хвороста. Жена легата не заметила, как оказалась у старого лагеря. Любопытно было взглянуть на их прежний, разоренный дом. Валы, ровная площадка. Чуть влево кладбище, где закапывали сожженные останки тех, кто не выжил в Болотных Землях. Поехала туда, чтобы вспомнить знакомых, тех, с кем была дружна. Миновала могилу старого легата Фабия Пульхерия. Ее размыли дожди.
