Я принялась сосать коросту на запястье – следователи выкорчевали оттуда мой чип. Все мои данные.
Пустая злоба свела мышцы в тугие тросы. Если во Вселенной и существует какая-то карма – то она только что уничтожила меня, отомстив за то, что Тай Пейшенс решила вновь начать мечтать.
Денис. Так я хотела назвать сына.
Сын всегда представлялся мне, как наяву – здоровый, радостный. Я часто думала о том, чему бы мне хотелось научить его, моего мальчика.
Праздные размышления, не более – он ведь, скорее всего, никогда не увидит меня.
Он даже не узнает, кто его мать. На ночь ему будет читать та, кому я продам свой генокод. Та, чьи гены давно уже сделали бессмысленной всякую попытку предсказать, какое онкологическое безумство они выкинут в ближайшее время.
Я жила мечтой все эти годы, проведённые в своей грязной каморке. Мечтой, которая родилась, когда я получила отчёт: мой геном стабилен. Онкосингулярность ещё не превратила его в безумный принтер, печатающий смертные приговоры.
Я могла бы стать матерью.
Уже на первом курсе я досконально знала механизм рождения нового человека. На втором я знала, как заставить человека родиться таким, как надо.
А на третьем случилась онкосингулярность, и никто во всём мире больше этого не знал.
Природа ни за что не уступит последнего слова. Как бы мы её не теснили, она лишь выжидает случай для ответного удара.
Ведь бороться с раком, понижая иммунитет, казалось такой отличной идеей. И на время мы одержали вверх. На радостях мы даже понастроили новых загрязняющих производств. Кто ж знал, что эта мерзость умеет адаптироваться не хуже вирусов. Что мы сами её адаптировали?
Прошло десять лет, и богатые пары готовы были платить миллионы за образец стабильного генокода, за возможность продолжить род.
Я думала, оставлю после себя хоть что-то. Не исчезну бесследно. Дам ему жизнь, пусть и не напрямую – но честно, без подвоха. Без сломанного детства, без возни в мусоре, без вязких пробуждений в каком-то притоне.
Приобретённая онкология не влияет на стабильность генокода. Меня легко вылечат – главное, чтобы в медкарте не записали.
Всё, что оставалось, – достать эту гадость из моего желудка.
Дядя Шон присел рядом – шконка из дешёвого пластика прогнулась под его солидной фигурой.
– Сильно они тебя?
– До смерти, – сдавленно отозвалась я, – умерла просто не сразу.
– Тай, – я почувствовала, как он качает головой, – позволь мне помочь.
– Ты не сможешь.
– Тай…
– Мне конец. Если тебе что-то нужно – так и скажи, мне уже нечего терять. – Беспричинная злоба собралась у меня в губах, в пальцах, в отяжелевших мокрых веках. – У меня нет страховки. А те, кто оперируют без неё, и на милю ко мне не подойдут – потому что меня, мать твою, посадят!
– Тай, тебе ещё может повезти…
– Как, на хрен, повезти?! – прыснула я. – Я умру ещё до того, как запрут камеру. Умру, понимаешь?! Всё стояло на кону, всё, и я всё профукала одним движением!
– Тай, тебе…
– Не получится! Никогда! – Я ударила кулаком по стене – и тут же пожалела, потому что стене явно досталось меньше. – Хватит. Уходи.
Не знаю, зачем гоню его. Весь мир, что я так долго выстраивала из наивных грёз, всё рухнуло.
– Послушай меня, Тай. У тебя есть надежда.
Что-то в его голосе заставило меня тихо всхлипнуть – и прислушаться. Дядя Шон легонько коснулся моего плеча:
– Ты слышала о проекте «Титан» Хэрэди-Корп?
– Это ведь наживка для смертников.
– Ты сама сказала, что умираешь. А они предоставляют кредит на лечение добровольцам. Не всем, конечно… Но у тебя отличное образование. Отец с мировым именем. И мои рекомендации.
Я с самого начала чувствовала это в его голосе. Холодный расчёт – таков уж дядя Шон: он не был просто эксцентричным провокатором, как Николай. – Пейшенс, терпение – у тебя его и слишком много, и в то же время слишком мало. Ты ведь знаешь, что Коля взял фамилию матери? Она была само воплощение терпения.
– Не похоже, чтобы отец сильно скорбел по ней, – выдавила я, но заметила что-то в пристальном взгляде дяди. То, что появлялось там совсем нечасто.
Искренность.
– Он скорбел о ней так же сильно, как любил её. Просто Коля не хотел порочить бесплодными слезами её наследие. Я знаю, она заставила его поклясться, что он будет жить. Теперь я говорю тебе то же, Тай: живи.
Я протяжно выдохнула. По крайней мере, у меня никогда не было проблем с тем, чтобы двигаться вперёд, даже не зная, зачем я это делаю.
– Значит, у тебя связи в проекте?
– Старые знакомые. Я уже внёс за тебя залог. Через полчаса тебя отпустят через выход на уровне метро – поспеши вот по этому адресу. И собери тёплые вещи, – подмигнул Шон с внезапным оптимизмом. – Говорят, на Титане прохладно.
Я забилась в угол вагона и постаралась расслабиться. Падать духом не пора, даже сейчас. Мне подмигнуло что-то похожее на спасение. Осталось рвануть и ухватить его – и желательно не сдохнуть по дороге.
Там она меня и застала.
Боль.
Выжимающая все мысли, мнущая любую выдержку, столь острая, что даже в памяти не остаётся, ведь приступ почти тушит сознание, утаскивает его целиком в полыхающее море агонии.
«Боль, – повторяла я себе между вдохами, когда оставались силы связать мысль в слова, – она в голове». Кому, как не мне, знать: в животе ничего не болит, не может. Боль – только сигнал, да и тот плетётся по нервам с черепашьей скоростью, сам спазм прошёл уже пару миллисекунд назад…
Его нагнал следующий.
Я затащила ноги на соседнее сиденье, подтянула колени к груди. Поза младенца, ностальгия по неосознанному, безмятежной власти инстинктов.
Не знаю, орала ли я что-то или пищала. Придя в себя, обнаружила, что так и сижу – обхватив живот. И в горле набухает что-то кислое.
«Нет, нет», – прошептала я про себя, надеясь, что организм чудесным образом одумается. Пакетов я не таскала. У меня вообще ни черта при себе не осталось. Пришлось поднять край майки и прижать ко рту. На фоне затухающего приступа, рвота брызнула почти безболезненно – непривычно жидкая, с тяжёлым солёным привкусом. Слякоть мгновенно обволокла ладони; щёки обдало тёплыми капельками. «Мешок» из майки потяжелел и насквозь вымок.
Я опустила глаза: в основном кровь, непривычно яркая, с какими-то загустевшими вкраплениями.
Под ногтем застрял окрашенный бордовым мягкий кусочек, похожий на рисинку. Я тупо застыла, пытаясь вспомнить, когда в последний раз ела рис.
Тогда наконец и пришло осознание: сколь глупыми выходят мои попытки бороться. От меня осталась скомканная шелуха, да и та почти не держится. Какой ещё полёт на Титан? Что за байку впарил мне дядя Шон?
