– Андаис просто отрядила бы меня на его место. Приятно,
когда королева делится властью.
– Она пока не королева, – напомнил Иви. В
ярко-зеленых глазах еще светился смех, перекрывший его изумление.
– Что с ней такое? – спросил Уолтерс. Он пришел на
помощь Поласки, взяв Кармайкл за вторую руку. Женщина им не сопротивлялась, но
и не отводила взгляда от стражей.
– Эльфов шок, – ответил Рис.
– Эльфов шок? – удивился Уолтерс. – Но ведь
для этого нужно переспать с кем-то из вас?
– Как правило, – согласилась я. – Но в нашей
истории полно примеров того, как люди замечали нас в просвете между деревьями в
густом лесу и всю дальнейшую жизнь оставались очарованными фейри. – Я
вздохнула, увидев, с каким выражением они все повернулись ко мне. –
Клянусь, мне не приходило в голову, что кто-то из вас окажется таким
восприимчивым к магии нашей земли.
– Принцесса права, – подтвердил Аматеон. –
Прошли века с тех пор, как я видел, чтобы одно вступление на землю волшебной
страны так очаровывало людей. – Он говорил это людям, но смотрел только на
меня и на Холода, стоявшего у меня за спиной. В лице его теснилась сотня
вопросов, на которые сказанное вслух только намекало. Если такого не случалось
столетиями, то что изменилось? Я уже знала, что к сидхе возвращается сила, но
не подумала, как это может отразиться на людях, которых я так легкомысленно
пригласила внутрь холма. Что я наделала? И можно ли это исправить?
– Ей нужно уйти. Сейчас же, – сказала я.
Поласки уставилась на меня тяжелым взглядом.
– Что ваши люди сделали с Дженин?
– Ничего, абсолютно ничего, клянусь.
– На некоторых людей магия волшебной страны действует
сильнее, чем на других, – взялся объяснять Рис, – но, как правило, не
на полицию, не на тех, кто видел изнанку жизни. Повидавшие жизнь перестают
верить в фей. – Он произнес это с улыбкой, но ему стоило труда не
показать, насколько он был обеспокоен. Я видела его тревогу – а может,
проецировала на него собственные эмоции.
– Кармайкл – не из искушенных, – сказала
Поласки. – Она хороший работник, но кабинетный. – В ее лице отразились
вина и боль. – Я не подумала, что ее нельзя сюда приводить.
– Мы тоже не подумали, – признала я. – Это не
ваша вина. Никому из нас просто не пришло в голову, что всего лишь шаг за нашу
дверь может так на человека подействовать.
– Это с ней насовсем? – спросил Уолтерс.
Я посмотрела на мужчин.
– Я о таком раньше только в легендах слышала. Так что,
честно, я не знаю. Господа, кто-нибудь может точно ответить на вопрос майора
Уолтерса?
– Совершенно точно? – переспросил Иви.
Я кивнула.
Он ответил с иронической ухмылкой, но я знала, что ирония
обращена скорее на него самого:
– Тогда я не знаю.
– А что в этом смешного, черт возьми?
– Ничего, – сказал Иви. – Совсем ничего.
Правда, мне понравилось восхищение леди, потому что я уже и не думал
когда-нибудь снова увидеть в женских глазах столь мгновенно вспыхнувшую
страсть.
Ирония растаяла, обнажив часть страдания, скрывавшегося за
большинством шуток Иви, – страдание и печаль, будто некая глубокая рана
перекроила всю его прежнюю сущность, и остались только язвительная ирония и эта
печаль.
– Вы ненормальный, – заявила Поласки.
Лицо стража выразило одну из эмоций, еще оставшихся у
него, – высокомерие.
– А как вы бы себя чувствовали, доктор, если бы
когда-то были так прекрасны, что у мужчин при виде вас захватывало дух, а
потом, в один ужасный день, они перестали бы замечать вас вовсе? Цветок может
быть прекрасен сам по себе, но человек никогда не бывает по-настоящему красив,
пока не увидит отражение своей красоты в глазах другого человека.
Уолтерс подозвал одного из полицейских в форме:
– Отвези ее обратно в лабораторию, подальше от
прекрасного народа.
– Миллер, поезжайте с ними, – распорядилась
Поласки. – Отвезите Дженин домой, но не оставляйте одну. Останьтесь с ней
на всю ночь. С рассветом она может прийти в себя.
Я удивленно воззрилась на Поласки.
– Я читала кое-что об опасностях, грозящих при общении
с вашим народом. Там не было никаких предостережений насчет неискушенных, а то
я бы оставила ее в лаборатории.
– Невинные души всегда были к нам более
чувствительны, – сказал Готорн.
– Она никогда не любила, – сказала я неожиданно
для себя самой. – Но хочет любви.
Поласки странно на меня посмотрела.
– Откуда вы знаете?
Я пожала плечами, старательно придерживая плащ над чашей.
Иви наклонился к лицу Дженин:
– Будь осторожней с желаниями, маленькая: иногда
получишь подарок и не знаешь, что с ним делать, когда снимешь ленточку. –
И снова его слова были окрашены печалью.
Дженин Кармайкл расплакалась.
– Оставьте ее в покое! – прикрикнула Поласки.
– Я оставляю ее с печалью, доктор. Не с вожделением, не
с весельем, не с красотой. Я сделал все, что в моих силах, чтобы, проснувшись,
она помнила лишь печаль, как от дурного сна. Я хочу, чтобы она не запомнила
ничего, что заставило бы ее снова искать нас.
– Вам нравится дергать людей за ниточки? –
спросила Поласки.
Иви снова саркастически усмехнулся.
– Вы не первая это говорите, хотя, помнится, в
последний раз женщина высказалась немного по-другому... Она сказала, что я сам
дерганый.
Поласки смотрела на него, словно не могла понять, шутит он
или только сказал еще одну горькую правду.
Глава 16
Мы ждали, когда полицейские к нам вернутся, проводив наружу
свою очарованную коллегу. Это не должно было занять много времени, но коридор
словно удлинился, и откуда-то появился поворот, скрывший дверь из виду. Вход в
ситхен никогда на моей памяти не менялся...
– Похоже, ситхен решил обеспечить нам уединение, –
заметил Холод.
Чаша под моим плащом заметно потеплела. Я выдохнула и молча
кивнула. Мне не нравилось это внезапное появление чаши. Она усиливала магию, и
со мной и стражами в ее присутствии происходили всякие странные и волшебные
события. Чаша словно не желала дать мне спокойно заняться расследованием
убийств... Вдруг она так резко дернулась, что у меня сбилось дыхание.
Готорн потянулся поддержать меня, но Холод перехватил его
руку и коротко качнул головой. Не стоило делать этого открыто, когда вот-вот
должны были показаться люди. Есть вещи, которые нам не хотелось бы объяснять
полиции. И есть вещи, которые мы никому не могли бы объяснить.
