«Пусть пропадёт, так ей и надо», – обиженно подумал он.
На обочине сидела старушка. Она явно видела и слышала весь их разговор, потому что стоило Ежи с ней поравняться, как старуха произнесла:
– Милок, ты б сказал своей невесте, что туда ходить не стоит.
– Чего так? – Ежи хотел пройти мимо, но почему-то остановился.
– Так там мертвяки неупокоённые, туда никто не ходит. Даже дорогу в обход сделали.
– Какие ещё мертвяки?
– Так те, что полегли в междуреченской битве. Когда ещё сын Златы погиб. Ты-то рдзенец, – старуха не скрыла презрения в голосе. – Но девчонку жалко будет. Пропадёт почём зря.
Ежи покосился в сторону Веси. Та ушла столь далеко, что за высокой травой её было почти не разглядеть.
– Пусть идёт, – сердито бросил парень. – Без меня справится.
Старуха покачала головой и что-то ещё сказала, но Ежи её больше не слушал.
Долго он шагал по дороге и всё никак не мог перестать злиться на Весю. Несколько раз порывался вернуться и останавливал себя. Нельзя было отвлекаться на девчачьи глупости. Ему нужно было как можно скорее вернуться к Стжежимиру и отдать ему фарадальское чудо. Ему нужно было найти Милоша, и не было ничего важнее. Если только он всё ещё был жив. Если он был жив, то всё остальное не имело значения.
Ежи крепче сжал ремешок сумы. Если Милош не умер, если фарадальское чудо могло его спасти, то всё остальное не казалось таким уж страшным.
На перекрёстке посреди безлюдных полей Ежи снова остановился, обернулся назад. Веси нигде не было видно.
В одиночестве на Трёх Холмах стало не по себе. Ежи знал от матери, что где-то в этих землях погиб его отец во время сражения, что в той битве чародеи с обеих сторон обрушили такие страшные заклятия, что до сих пор люди боялись селиться в округе, и на многие вёрсты простирались заброшенные пашни.
Задолго до заката Ежи набрёл на один-единственный жилой волочок, принадлежавший рдзенцам. Хозяева привыкли к гостям, а земляку обрадовались куда больше, чем любому другому случайному путнику. За скромную плату глава семьи накормил Ежи ужином и проводил ночевать.
– Только там мешок остался от последних гостей, ты его не трогай, – предупредил он. – У нас Охотники Холодной Горы останавливались, лучше их не злить. Вернутся ещё, наверное, за своими вещами.
Ежи опасливо покосился на самый обычный мешок в углу ложницы.
– А зачем они здесь? Разве на Трёх Холмах есть ведьмы?
– Да лучше б ведьмы, с ними хоть по-человечески договориться можно, – вздохнул мужик. – Там, где битва была, до сих пор умертвия ходят и всякие нечистые духи. Даже сеять нельзя, ничего, кроме травы, не растёт. Все отсюда уехали, одни мы остались, следим за волочком. Нам-то на жизнь хватает, а кметам земля нужна, пашня. Вот надеемся, что Охотники прогонят нечисть прочь и люди вернутся.
– Умертвия? Настоящие умертвия?
Веся осталась совсем одна в полях. Ежи бросил её одну с нечистой силой.
Он даже не дослушал, что ответил хозяин, и выбежал прочь со двора обратно на дорогу.
Позабыв про усталость, он побежал со всех ног по тракту к реке. Он не чувствовал ног, он не замечал ни случайных прохожих, ни заброшенных изб. В боку закололо от бега, но даже это не остановило Ежи. Он спешил как никогда в жизни.
В сумерках всё вокруг переменилось до неузнаваемости, и тропки в полях, и деревья на обочинах все казались одинаковыми. Отчаявшись, Ежи наугад сошёл с дороги в поле. Он ступал по неровным бороздам. Много лет не пахал там плуг, не прорастало пшено, всё вокруг заросло полевыми цветами да травой.
– Веся!
Ежи звал её снова и снова, но тишиной отвечали поля.
– Веся!
В груди росло давящее, не позволяющее вздохнуть чувство страха. Ежи продолжал идти, а солнце садилось всё ниже, и надежда таяла вместе с дневным светом. Он так хотел спасти её, так хотел найти. Он до дрожи в ногах, до боли в сердце боялся остаться один на Трёх Холмах.
– Вот же вредная девчонка, – пробурчал себе под нос Ежи.
Закатный багрянец пролился в море осоки и полыни. Безмятежно вздохнула роща, и прощальная птичья трель разнеслась над землёй. Медленно с востока подкралась ночь и поглотила последние лучи солнца.
Рядом не было ни широких дорог, ни даже узких заросших тропинок. Ежи пошёл по высокой траве, опасливо глядя себе под ноги.
Сумрак опустился на поля.
– Веся, – Ежи сам не понял, отчего позвал так тихо. Ночь и страх приглушили его голос.
И в ответ донеслось от земли:
– Кого ты ищешь, путник?
Ежи в испуге отпрыгнул в сторону, озираясь. Кому вздумалось забрести в такую глушь да ещё спрятаться в высокой траве?
– Куда ты? Обожди, – попросил голос, а Ежи всё никак не мог разглядеть, кто запрятался среди зарослей полыни.
– Кто здесь? – с опаской спросил он, сделал несколько шагов и вдруг поскользнулся. Он рухнул вниз, проехал задом по низкому склону и оказался в неглубоком овраге, сразу вскочил на четвереньки, чтобы скорее взобраться наверх.
– Кто ты, путник? – голос на этот раз прозвучал за спиной. Совсем рядом.
Ежи присел, оглянулся назад, но вновь никого не увидел. Он осенил себя священным знамением и задержал дыхание, боясь пропустить звук шагов.
– Куда ты держишь путь? – раздалось рядом, и только тогда Ежи понял, что голос доносился снизу.
Что-то холодное и шероховатое зашевелилось под ладонью. Он отдёрнул руку. Ежи посмотрел на землю рядом с собой и увидел человеческий рот прямо у своих ног.
Из груди вырвался вопль. Ежи подпрыгнул на месте, рванул прочь из оврага, снова неуклюже упал, снова подскочил, взобрался наверх, где его нагнал усталый голос:
– Не убегай, хлопец, обожди. Я не обижу тебя.
И Ежи против собственной воли обернулся.
– Прошу, хлопец.
Дух бы так и поступил: сыграл бы с ним злую шутку, попробовал бы задурманить разум. Ежи стоило бежать прочь и просить Создателя о защите, но отчего-то он задержался, на четвереньках подкрался к краю оврага, даже не осознавая, что шумел сильнее кабана, прорывающегося сквозь бурелом.
Одно-единственное слово – хлопец – заставило его вернуться. Ратиславцы так не говорили, у них было своё слово – парень. Так отчего это чудовище, чем бы оно ни было, обратилось к нему по-рдзенски?
Осторожно Ежи выглянул из зарослей и распахнул от удивления рот.
На дне оврага из-под потрескавшейся земли выглядывало серое испещрённое морщинами и прибитое пылью лицо. Настоящее человеческое лицо, левая часть которого оставалась под землёй. На Ежи мужчина скосил свой единственный глаз. Закопанная челюсть двигалась с трудом, когда он говорил, и речь его звучала невнятно:
