Оставалось только подчиниться законам Нави, и Дара с этим смирилась. Противиться воле лешего было сложно, а разум её дремал, она наблюдала за всем со стороны.
Учить новую ведьму чародейству было некому, но леший всё равно давал ей задания и наблюдал молчаливо, как она справлялась. Дара опиралась на свои чувства, действовала по догадке точно так же, как при встрече с жыжем. Но больше лес не отправлял её на смерть, не стравливал с опасными духами. Чаще он приводил её на границу, туда, где стояли каменные домовины. Теперь Дара видела то, что не замечала раньше: от одной домовины к другой тянулись невидимые сети заклятий. Лёгкие, как паутина, они колыхались в воздухе, порой пропадали из виду, снова появлялись, ярко сверкая золотом. У заклятий не было чёткого плетения и рисунка, даже разглядеть их можно было не всегда, но словно крепостная стена они оберегали лес от непрошеных гостей. Время от времени сети рвались, и Дара училась чинить их.
Плести заклятия выходило непросто: чтобы поймать нить, стоило приложить немало усилий. Они были лёгкими, точно солнечный свет, и такими же бесплотными. Каждый узел тянул силу из Дары, и не сразу она догадалась, что не стоило отдавать свой огонь заклятиям, можно было тянуть его из света и воды, из растений и огня, пропускать через себя и вкладывать в новый узел. Сразу работа пошла легче и быстрее.
Леший стал отправлять её на границу чаще, и скоро плести заклятия для Дары сделалось привычным делом. Она научилась быстро находить изъян в защите и творить чары так ловко, точно штопала одежду иголкой с ниткой.
Она привыкла работать в тишине, сосредоточившись на деле. Лес не беспокоил её, оберегал от случайных встреч и звуков. Кажется, мир вокруг прекращал существовать, когда творились чары. На переломе лета леший часто посылал Дару в южные земли недалеко от Мёртвых болот. Там пахло сыростью, а мох был такой глубокий, что проваливались ноги. Вблизи от болот даже летом ощущалась осень. От долгого пребывания там становилось тошно, и Дара всегда торопилась поскорее закончить работу.
В тот день она справилась быстрее обычного и обрадовалась, что могла уйти обратно к землянке, когда со стороны раздался кашель:
– Кхех…
Дара схватила костяной нож с земли и вскинула голову, но увидела только еловые лапы, что деревья тянули друг к другу.
– Кхех, – закашляли с другой стороны.
Сплетя пальцы в кукиш, Дара ещё раз оглянулась. Старый Барсук научил её, что так можно разогнать наведённый морок. Она повернулась на пятках и вскрикнула от неожиданности.
С дерева вниз головой свисал мужичок. Усы его топорщились в стороны, длинные с проседью волосы касались земли. Мужичок улыбался с пугающей радостью, пожирая глазами Дару.
– Кто ты?
– О, ты меня видишь.
Нельзя было назвать его удивлённым. Напротив, он ещё больше обрадовался.
– Значит, не совсем бестолковая.
Дара сделала шаг назад, крепче перехватила нож. Мужичок усмехнулся, почесал грязными пальцами голую грудь.
– Эх, – вздохнул он. – Что мне сделает твой нож?
Он говорил пренебрежительно, без всякого страха, и это, наоборот, заставило Дару выставить перед собой нож, направить лезвие прямо ему в лицо. Мужичок прищурился, хмуря брови.
– Ах, вот оно что.
Резко он подтянулся, схватился руками за ветку, на которой висел, и ловко спрыгнул вниз. Дара отпрянула, но нож не опустила.
– Как хочешь, лесная ведьма, – мужичок повернулся, поднял руки, и льняные порты чуть сползли с его бёдер. – Ой! – он поспешно подтянул порты повыше. – Я не обижу. Хотел только посмотреть. Давно твоих сестёр здесь не было.
– Моих сестёр?
– Лесных ведьм.
– Ты встречал других? Тех, что были до меня?
– Их всех. И тех, что помнили меня, и тех, что помнили меня до меня.
Дух, не человек. Но кто именно? Неужто сам Хозяин решил встретиться с ней?
– Кто ты? – повторила в который раз Дара и наконец опустила нож. Она разглядела в глубине его глаз нечто, что пробудило доверие.
– Я Голос. Ты иногда слушала меня, но никогда не отвечала.
Его улыбка была такой широкой, что остальное лицо не запоминалось, только растянутый желтозубый рот.
– А что ты мне говорил?
– А о чём обычно говорит лес?
Сверху закричали совы, и Дара вскинула голову вверх, успела заметить серую птицу в небе. Лес вокруг заволновался и начал меняться, открывая новый путь.
Так же неожиданно, как и появился, мужичок пропал. Но, кажется, Дара ещё слышала его голос, когда шла по тропинке к избушке лесной ведьмы.
Рдзения, Гняздец
Месяц липень
Он снова осознал себя, когда лежал на полу, накрытый шерстяным одеялом. Голый, скрюченный, он впивался поломанными ногтями в чёрные доски и полз к выходу.
– Милош, милый, тебе нельзя уходить.
Голос не давал ему покоя. Он был тихий, ласковый, но не замолкал ни на мгновение.
– Останься, прошу, успокойся.
Как можно было успокоиться? Как можно было остаться здесь, в этом тёмном месте? Его звал дом, звала родная земля, и он полз к ней, вгрызаясь ногтями в пол. Тело слушалось плохо. Оно было странным, неповоротливым, слишком большим. Вместо крыльев у него появились длинные лысые отростки, вместо острых когтей бесполезные пластины на пальцах.
– Ты себе только вредишь. Пожалуйста, послушай меня. Милош. Милош, послушай, ты должен остаться.
Голос всё повторял имя. Шипящее, нежное, любимое. Любимое кем? Он не помнил.
– Я очень тебя прошу, Милош, ты так мне нужен. И Ежи тоже, и Горице, и Стжежимиру. Ты всем нам очень нужен, Милош, правда-правда.
Спины кто-то коснулся через одеяло. Он изогнулся всем телом, закричал.
– Милош, пожалуйста.
Он замер, испуганный. Его бил озноб. Долго он лежал, не шевелился, хотя бездействие это казалось мучительным, оно изматывало хуже всего. Нельзя было оставаться на месте. Он должен был двигаться дальше.
А голос всё говорил с ним, не давая покоя.
Зарывшись глубоко под одеяло, спрятавшись в темноте, он остался наедине с собой, и тогда снова появилась она. Бледная, уродливая. Её прикосновения опаляли, нити туго оплетали грудь, сжимали рёбра. Её глаза были тёмными тлеющими углями, они смотрели вглубь и сжигали дотла. Он зарычал от бессильной ненависти и бросился на неё, желая прогнать, сломить, уничтожить.
Кто-то взвизгнул испуганно, схватил его за плечи.
– Милош, это я…
Глаза светлые, голубые, как весеннее небо. Он испугался, упал обратно на пол, пристыженный, уставился на свои уродливые руки.
Пальцы были человеческими. И всё в нём тоже было человеческим. Костлявое обнажённое тело, лишённое оперения. Это казалось неправильным.
