– Прикрой чем-нибудь голову. Там всё равно придётся раздеться.
– Зачем?
– Будешь одетой мыться?
– Где мыться?
– В бане, где же ещё? – Он нетерпеливо потоптался на месте. – Пошли.
Дара нахмурилась:
– Кто же ходит в баню на ночь глядя? Там анчутки.
– Глупости какие. Разве страшны ведьме анчутки? – Горяй передёрнул плечами и всучил ей в руку мешочек. – На, сама неси.
– Что там?
– Лекарства.
Быстро он прошёл по тёмным ходам княжеского терема вниз, к кухням и клетям, через поруб на улицу и дальше к княжеской бане. Чародей вжимал голову в плечи, оглядывался по сторонам и пару раз останавливался, прислушиваясь к чужим голосам. Дара не почувствовала тревогу, Горяй всегда был странным.
Никто не остановил их на улице, никто не заговорил. Чародея сторонились даже стражники.
От трубы в сумеречное небо тянулся дымок. Внутри бани было жарко натоплено. Рубаха сразу прилипла к спине, и на лбу выступила испарина. Дара прикрыла за собой дверь, а Горяй зажёг свечи на столе.
– Мешок, – он протянул руку.
Чародей разложил на столе пучки трав и склянки с мазями.
– Что-то с тобой случилось из-за проклятия этого твоего Тавруя, – проговорил он. – Как будто он пытался забрать всю твою силу, а ты спрятала её слишком глубоко, чтобы никто не достал. Как в детстве, после того заклятия, что тебя сдерживало. Только на этот раз ты всё сделала сама.
– Ты придумал, как это исправить?
– Пробудить, – поправил Горяй.
Он схватил с лавки ковшик, налил туда воды и принялся крошить травы.
– Почему здесь? В бане?
– Потому что главные силы природы, которые подпитывают каждого чародея, здесь едины. Огонь, вода, тьма, свет, жар, холод. Все духи тянутся сюда. В баню приходят женщины, чтобы родить ребёнка. Здесь омывают покойника, чтобы отправить его в последний путь. В бане все дороги сходятся: и Яви, и Нави.
Он вдруг запнулся в конце своей пламенной речи и бросил коротко:
– Раздевайся.
Дара обхватила себя руками, хотела воскликнуть возмущённо, что не будет, но промолчала, разглядывая взволнованного чародея. Он даже не посмотрел в её сторону и сосредоточился на травах и мазях.
– Сначала вымойся, а потом натрись хорошенько вот этим. Волосы тоже. Не жалей, мажь погуще.
Горяй согнулся над столом, уткнувшись носом в ковш. Кажется, его не волновало обнажённое девичье тело. Вряд ли он вообще замечал что-либо вокруг. Дара скинула кафтан, развязала пояс, положила тяжёлый скренорский нож на стол. Она осталась в одной рубахе.
– Нет-нет, совсем, – Горяй оглядел её беглым взглядом. В нём не было ни страсти, ни вожделения. Ничего, кроме мрачного волнения от предстоящего обряда.
И Дара сняла нательную рубаху, прикрыла грудь руками.
– Подожди чуток, – попросил Горяй.
Он достал тонкий нож, каким обычно нарезал травы и грибы, провёл лезвием себе по пальцу.
– Вот так, – бесцеремонно он схватил Дару за подбородок, заставил приподнять голову и собственной кровью начертил что-то на её лбу. – Теперь иди. А, погоди.
Горяй первым заглянул в парилку, вылил ковш с травами на печь. Душно запахло полевыми цветами, жарким летом и раскалённой землёй.
– Сначала вымойся, потом натрись вся целиком, – повторил он и сунул мазь Даре в руки. – А после иди в парилку и сиди. Я проверю.
– И долго париться?
– Пока не поможет.
В мыльне было темно, горела только пара свечей. Дара поставила мазь на лавку, набрала ковш воды и облилась с головой. Неохотно, лениво она принялась намыливать мочалку. Может, ей было лучше без колдовских сил? Может, леший забрал их в наказание за побег? Но он сам прогнал её, сам преследовал, точно врага, и попытался убить. И на это у лесного Хозяина тоже не было никаких причин. Дара сама не решилась бы уйти, побоялась бы за свою семью.
Запахи полевых трав навеяли мысли о Весе. Руки стали тяжёлыми, непослушными. Даре не хотелось шевелиться. Зачем она слушается Горяя? Если в ней проснутся силы, то князь пошлёт её на войну, а Веся навсегда потеряется где-то в проклятой Рдзении.
По щекам покатились слёзы, и Дара потянулась к лицу, зашипела, когда мыло попало в глаза. Она не могла отказать Великому князю, не могла ослушаться его приказов. Если он желал, чтобы она была лесной ведьмой, значит, она должна была ею стать. Ведь нельзя никак по-другому?
Горячая вода смыла мыльную пену с тела. Дара потянулась к мази, окунула палец и поднесла его к носу, наморщилась. Пахло резко, дурно, точно старый могильник. Она выдохнула в отвращении и попыталась задержать дыхание, но это оказалось бесполезно. Ей предстояло просидеть, обмазанной вонючей мазью, в парилке по меньшей мере лучину.
Хорошо, что желудок у Дары был крепкий. Стерпев омерзение, она намазала всё тело и волосы, натёрла жирным слоем даже лицо и открыла дверь в парилку. От жара пересохло в горле. Дара бросила полотенце на лавку, села сверху, чтобы не запачкать дерево. Прикрыла глаза, стараясь не думать.
Время тянулось медленно. Трещало дерево в печи, тепло пробиралось под кожу, согревало даже кости. Бормотали тихо анчутки в углу, и банник сверкал глазами из-за печи. Мазь затвердела от жара, и кожа под ней зачесалась. От зуда Дара не могла найти себе места, а Горяй всё не шёл и не шёл.
Наконец приоткрылась дверь, и потянуло свежим воздухом.
– Ну? – чародей просунул голову внутрь. Он даже не разделся, так и зашёл в парилку в тёплом кафтане. На лбу у него выступил пот.
– Не знаю, – Дара пожала плечами. – А что я должна почувствовать?
– Как что? Как что?! Силу, – он нагнулся, протянул свечу в руке так, что она оказалась у самых глаз девушки. – Зажги.
Дара пошевелила пальцами в воздухе, пытаясь нащупать нити заклятий. Пригляделась к печи, но огонь, что горел в ней, не ответил на призыв.
– Ничего.
– Ещё попробуй.
От стыда стало тяжело дышать. Дара попробовала ещё раз и ещё, но всё оказалось бесполезно. Могущественная лесная ведьма, какой её считали во дворце, была слаба.
Даре стоило испытать облегчение, обрадоваться своей беспомощности. Но сила, которую всю жизнь скрывало заклятие Тавруя, которую родная семья боялась и прятала, сила, которая пробудилась и пролила на мир новые краски, снова исчезла. И Дара ощутила без неё пустоту.
Горяй опустил свечу.
– Можешь смыть мазь, – произнёс он. – Я пошёл спать.
Дверь за ним захлопнулась. Дара осталась одна. Медленно, точно во сне она поднялась и вернулась в мыльню, облилась снова водой и взялась за мыло и мочалку. Она двигалась точно во сне и почти не понимала, что делала. Избавиться от вонючей мази оказалось так же сложно, как и стерпеть мысли о собственной слабости.
